Сабин Дюллен - Уплотнение границ

С первых дней строительства советского государства пограничная полоса и пограничные инциденты использовались для обеспечения неприкосновенности территории, при этом горизонт действия затрагивал близлежащие районы соседних государств. Безопасность СССР никогда по-настоящему не ограничивалась фактической линией границы. Разумеется, у идеи расширения зоны влияния на ближнее зарубежье было много предшественников в колониальном и имперском прошлом. Стремление контролировать пограничную зону на чужой стороне было вопросом общественного порядка и обороны, но в его основе также лежали глубокое недоверие и политическое противостояние. Последнее резко усилилось весной 1939 года с выдвижением нового требования предоставить гарантии безопасности за пределами советской территории и акцентом на понятии «косвенная агрессия», на котором настаивал Молотов во время трехсторонних переговоров.

Когда в ноябре 1939 года СССР напал на Финляндию, для финского делегата в Лиге Наций Рудольфа Холсти не составило ни малейшего труда обвинить Москву, опираясь на предложенное Литвиновым в 1932–1933 годах определение агрессора: его третья статья гласила, что «никакие соображения политического, военного, экономического или любого другого порядка не могут служить извинением или оправданием агрессии». Разоблачая двуличие советского правительства, он ссылался также на гневные выступления наркома против агрессии, прежде всего на его речь на заседании Лиги Наций 21 сентября 1937 года [782] Actes de la XXe session ordinaire de l’assemblée de la SDN, 11–14 déc. 1939. P. 7–8 // Архив Лиги Наций – Archives de la SDN. Questions politiques, 1939. R3697. 1/39400/39392. . Затем, когда в июне 1940 года советские войска войдут в балтийские страны, Москву снова обвинят в нарушении подписанных ею соглашений [783] Krepp E. Security and Non-Aggression: Baltic States and USSR Treaties of Non-Aggression. Stockholm: Estonian Information Centre (coll. «Problems of the Baltic III»), 1973. . Таков был западный взгляд на ситуацию. Впоследствии об этом вспомнят в ООН, когда 17 ноября 1950 года советская делегация в разгар войны в Корее предложит новое определение агрессора, которое поступит для изучения в комиссию по международному праву в 1951 году [784] General Assembly, Official Records, VI. New York, 1952. Р. 149–150, 220–221, цит. по: Stone J. Aggression and World Order. London: Stevens, 1958. Р. 37–38. .

Однако и в 1939 году, и десять лет спустя советское правительство чувствовало себя в своем праве. Оно утверждало, что не начало войну, а действовало в рамках взаимопомощи и легитимной обороны. Такая инструментализация права преследовала несколько целей. Во-первых, речь шла о стратегии уклонения: объявляя себя невоюющей стороной, СССР старался избежать втягивания в мировую войну. Во-вторых, запускался процесс оправдания принятых решений: их мотивы должны были выглядеть достойными с революционной и патриотической точек зрения. Наконец, следует упомянуть своего рода перекличку между советским и нацистским режимами, которая проявилась в легализме, использовании в качестве предлога пограничных инцидентов и схожих сценариях вторжения. Кто кому из них подражал? Так беспокоившие Молотова методы, использованные Гитлером в отношении Австрии, Чехословакии и Данцига (военная оккупация при добровольном или вынужденном согласии главных действующих сторон), несомненно, дали пищу для размышлений Сталину, который неоднократно упоминал их в переговорах с балтийскими странами в октябре 1939 года.

Мы остановимся здесь на трех эпизодах. Согласно западной терминологии, речь идет о «вторжении в Восточную Польшу», «финской войне» и «военной оккупации балтийских государств». В советской риторике они представали в качестве трех совершенно разных сценариев. Ввод войск в Восточную Польшу означал реализацию белорусского и украинского национальных проектов и ревизию Рижского договора. Зимняя война являлась помощью финским коммунистам и мерой по обеспечению безопасности Ленинграда. Оккупация балтийских государств превращалась в легитимную защиту балтийского побережья советскими и прибалтийскими войсками. Нет нужды добавлять, что такой взгляд и сегодня широко используется в официальном российском дискурсе. Не брезгуя никакими приемами, советская риторика опиралась на тезисы, опробованные в юридических и политических пограничных спорах межвоенного периода. В распоряжении историка имеется значительное число опубликованных документов, относящихся к периоду после подписания советско-германского пакта. Мы можем также опереться на чрезвычайно подробные российские исследования, посвященные дипломатической и военной истории, прежде всего «зимней войны» [785] Дипломатические и военные аспекты «зимней войны» вызывают большой интерес у российских и финских историков, которые выпустили ряд совместных работ по этой теме. Работы основных специалистов в этой области (В. Барышникова, О. Ржешевского, Т. Вихавайнена, О. Маннинена) представлены в коллективном труде: Зимняя война. 1939–1940. Политическая история / Отв. ред. О. Ржешевский, О. Вехвиляйнен. М.: Наука, 1999. Ничего подобного, однако, не существует по теме оккупации балтийских государств: этот сюжет остается слишком конфликтным для обеих сторон, чтобы породить беспристрастную историографию. . Анализируя каждый из этих трех эпизодов, мы постараемся выявить как вновь взятые на вооружение имперские традиции, так и советские новации.

Подписанный 23 августа 1939 года советско-германский пакт о ненападении и приложенный к нему секретный протокол открыли дорогу нацистскому нападению на Польшу. Оно произошло 1 сентября, после чего Франция и Англия объявили войну Германии. Тогда Берлин начал настаивать на скорейшем советском вторжении в Польшу, чтобы продемонстрировать Лондону и Парижу совместные действия двух стран. Москва со своей стороны искала возможность соблюсти свои интересы в Восточной Польше и не оказаться втянутой в общую войну.

Риторика вмешательства была разработана к середине сентября. 10 сентября Молотов информировал посла Германии в СССР Шуленбурга о том, что Красная армия была застигнута врасплох быстрыми успехами вермахта в Польше и еще не готова к вторжению. Он заявил также, что Советский Союз собирается использовать дальнейшее продвижение Германии и постепенное уничтожение Польши для оправдания своего вмешательства, чтобы не выглядеть агрессором. Подходящий момент наступил после того, как 13 сентября было остановлено французское наступление в Сааре и завершена тайная мобилизация советских войск. Молотов информировал германского посла, что Красная армия готова вступить в Польшу и ждет падения Варшавы, чтобы пересечь границу [786] О разговорах Молотова с Шуленбургом см.: Politisches Archiv des auswartiges Amtes. Bd. 8. S. 34–35, 47, цит. по: Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. С. 90–91. . 14 сентября Жданов через «Правду» запустил пропагандистскую кампанию, адресованную пограничникам, военнослужащим и населению. Она была посвящена революционно-освободительным действиям Красной армии, которая шла в Польшу для оказания помощи угнетенным национальным меньшинствам, ведущим борьбу с польскими помещиками и буржуями. В Берлине выразили недовольство таким политическим дискурсом, подразумевавшим защиту населения от германской угрозы. 17 сентября, когда Красная армия вошла в Восточную Польшу, польскому послу была направлена нота, где говорилось: