Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Еще большее усложнение трехчленного звена СДР достигается вставкой дополнительного мифологического материала между членами звена, чаще всего между раздвоившимися Р1 и Р2 . Самый внушительный пример такого построения – огромная ода Пиф. 4 в честь Аркесилая Киренского, самое большое из сохранившихся произведений Пиндара. Миф ее посвящен плаванию аргонавтов; начальная часть мифа описывает пророчество Медеи о заселении Кирены потомками аргонавта Евфама, которые в Кирену придут с Феры, а на Феру придут с Лемноса; о Фере упоминается и в начале, и в конце пророчества, о Лемносе – только в конце. С какой изысканной точностью выдержана в этом рассказе трудная концентрическая композиция, уже говорилось выше. Собственно, на этом Пиндар мог бы закончить мифологическую часть и перейти к заключительной хвалебной, и он даже делает шаг в этом направлении, повторяя именование победителя Аркесилая (65), но тут же резкой отбивкой поворачивает свой рассказ обратно к мифу (67–70: «Но я вверю Аркесилая Музам только с чистым золотом бараньего руна, странствуя за которым, чести от богов исполнились минийские мужи… А каким началом началось их плавание?..» и т. д.). И здесь следует новый рассказ, без всякой концентричности, эпически-последовательный, от появления Ясона в Иолке до подвига его в Колхиде; на этом месте рассказ неожиданно обрывается резкой отбивкой, содержащей резюме последующих событий, кончая прибытием аргонавтов на Лемнос и браком их с лемниянками. Упоминание лемносского брака образует перекличку конца второго рассказа с концом первого; формально перед нами как бы довесок-послесловие к первому рассказу, вставленное между двумя упоминаниями о Лемносе ( Р1 и Р2 ), но довесок этот в два с половиной раза больше первого рассказа, а послесловие это говорит о том, что было не после, а до действия первого рассказа.

Ода эта в творчестве Пиндара уникальна; можно заметить, что обе другие оды в честь киренских победителей (Пиф. 5 и 9) построены тоже нетрадиционно. Но вставки такого рода в мифологический рассказ встречаются и в двух других одах, тоже считающихся лучшими у Пиндара. Во-первых, эта ода Ол. 1 о Пелопе. Здесь в кефалайоне говорится о славе Гиерона в олимпийских «поселениях Пелопа, которого любил Посейдон» (23–26); последующий рассказ по схеме СДР возвращает нас к мотиву Посейдоновой любви ( Р1 : Пелоп вознесен на небо Посейдоном, Р2 : Пелоп возвращен «к кратковременной доле жителей земли»), кольцо замкнуто; но рассказ неожиданно продолжается по той же схеме СДР и возвращает нас вновь к кефалайону, на этот раз – к мотиву славы, которой осенена и осеняет Пелопова Олимпия (90–99). Так на один кефалайон опираются два кольцевых рассказа, о Пелопе-любимце и о Пелопе-влюбленном, первый – ожидаемый, но второй – вряд ли. Мало того, между Р1 и Р2 вдвинуто отступление о Тантале, наказанном за нечестие. Если в оде об аргонавтах вставка и текст объединялись темой как эпизоды одного и того же мифа, то здесь вдобавок и смыслом, как образец боголюбия в лице Пелопа и святотатства в лице Тантала. Во-вторых, это ода Ол. 7 о Родосе. Здесь в кефалайоне сделаны заявки на две темы: во славу Родоса и Роды, невесты Солнца (14), и во славу «Тлеполемова истока» рода победителя (20); ожидание второй темы реализуется обрамляющим рассказом о Тлеполеме, сыне Геракла, совершившем убийство ( Д ), получившем вещание искупить его на Родосе ( Р1 ) и ставшем после этого местным героем ( Р2 ); ожидание первой темы реализуется вставленным между Р1 и Р2 рассказом о возникновении острова Родоса (по полной схеме СДР ). Но в промежуток между Р1 обрамляющего рассказа и отрывистым началом вставного рассказа вдвинут еще один рассказ, третий, ни в каком кефалайоне не заявленный, – об оплошности родосских Гелиадов при жертвоприношении в честь рождения Афины; с остальными его объединяет только место действия на Родосе да мотив «неприятность, которая, однако, окончилась благополучно», лежащий в основе всех трех сюжетов. Почему такой мотив возникает именно в этой оде в честь Диагора, самого непобедимого из воспетых Пиндаром атлетов, мы не знаем.

Мы уже видели, что две основные композиционные формы мифологического рассказа, перечневая и кольцевая, могут соединяться, образуя гибридные формы. С одной стороны, перечень обычно заканчивается расширенным эпизодом, «фокусом», и этот эпизод может отойти от сухости каталога и стать самостоятельно организованным рассказом; таков, например, был миф о Пелее в Нем. 4. С другой стороны, зачин кольцевого мифа мог сопровождаться поэтическим отступлением во славу собственной песни, а оно легко реализовалось в перечне великих тем, которые мог бы затронуть поэт, но не затрагивает (схема такого хода мысли – в знаменитом начале Ол. 2, воспроизведенном впоследствии Горацием: «Песни мои, владычицы лиры! какого бога, какого героя, какого мужа будем мы воспевать? Над Писою властвует Зевс; олимпийские игрища учредил Геракл от первин победы; но воскликнем мы ныне о Фероне, ибо победоносна была его четверня»).

Так складывается гибридный тип «перечень + кольцо»; по этой схеме написаны три оды. Яснее всего эта схема в Ол. 13 в честь Ксенофонта Коринфского: переходя от хвалы победителю к хвале его городу, поэт начинает перечень: «… (51) Не солгу о Коринфе ни Сизифом, в уменьях хватким, как бог, ни Медеею, выбравшей брак вопреки отцу, спасительницею Арго и пловцов его, ни теми, кто в отваге своей у дарданских стен с двух сторон представали разрубать войну, одни – за Елену с милым племенем Атрея, другие – к отпору им. (60) В дрожь бросал данайцев ликийский Главк, величаясь, что в городе над Пиреною царство, длинное поле и дом держал его отец, – тот, что когда-то многое претерпел, взнуздывая над бьющими ключами исчадье змеистой Горгоны, Пегаса…» – и далее следует развернутый миф об отце Главка, Беллерофонте (63–92), по кольцеобразной схеме с мотивом укрощения Пегаса в кефалайоне. Вступительный каталог здесь, таким образом, сжат, но совершенно четок. Две другие оды – эгинские, в которых перечневая форма стала у Пиндара привычной, поэтому он позволяет себе деформировать вступительный каталог еще сильнее. Ода Истм. 8 посвящена уже знакомой нам теме, свадьбе Пелея и Фетиды, но вводится она очень издали: сперва говорится о сестрах-нимфах Фиве и Эгине, покровительницах города поэта и города победителя (15–21), потом об Эаке Эгинском и его потомках (22–26) и, наконец, о той чести, которая была оказана сыну Зака Пелею браком с Фетидой, за которую спорил сам Зевс с Посейдоном (26–45, с добавлением об Ахилле, 46–60). Таким образом, каталог здесь очень сокращен и смят, а фокус развернут в полномерный рассказ по схеме СДР (соперничество Зевса и Посейдона – совет Фемиды – решение). Другая ода, Истм. 6, тоже начинается от Эакидов (19–25), быстро перечисляет: «Есть ли даль, где не слышно о Пелее, зяте богов, или о Теламоновом Аянте, или о его отце, которого…» – и перечисляются подвиги Теламона, совершенные им при Геракле (25–35). После этого начинается медленное и яркое описание Геракла на пиру у Теламона; слушатель ждет, что оно вновь кольцеобразно подведет к рассказу об их общих подвигах, но рассказ закругляется раньше, на пророчестве Геракла о рождении Аянта (35–55), так что кефалайоном кольца оказывается не перечень подвигов Теламона, а предшествующее им мимоходное упоминание об Аянте (26).