Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Рассмотрение этих трех образцов позволяет отметить еще один, уже четвертый, критерий различия между мифологическим примером и мифологическим рассказом; но так как объективному установлению он поддается гораздо труднее, чем первые три, то его нельзя с ними ставить в один ряд. Его можно определить так: в мифологическом рассказе на первом плане находится однократное «действие», на втором – его остающийся «результат»; в мифологическом примере на первом плане – постоянное «свойство», на втором – его однократное «проявление». С этой точки зрения все наши три образца будут ближе к примеру, чем к рассказу: «зависть, погубившая Аянта», «счастье Батта», «доблесть Алкмеона» – все это в гораздо большей степени является постоянными «свойствами», чем «самоубийство Аянта», «переселение Батта», «подвиги Алкмеона» являются «действиями», чреватыми «результатами». К членению мифологического рассказа на «действие» и «результат» мы еще вернемся.

Из сказанного следует: чтобы мифологический отрывок был угадан слушателем как пример, а не рассказ, желательно совпадение таких признаков: (1) включение в контекст через сентенцию или хвалу победителю; (2) одномоментность содержания и тавтологическая вариативность его выражения; (3) заключение, подчеркивающее, что главное в рассказанном – не действие, а раскрывшееся в нем постоянное свойство. Если все эти признаки налицо, то даже довольно пространный отрывок воспринимается как пример: последний (4) признак – краткость – становится несущественным. Если же какой-то из этих признаков отсутствует, то даже короткий отрывок может ощущаться не как пример, а как рассказ, но рассказ оборванный. Это «оборванный миф», прием, встречающийся у Пиндара не менее семи раз.

Вот образец «оборванного мифа». В Нем. 3 Пиндар произносит хвалу победителю (таким образом, первый признак соблюден) и выражает надежду, что за немейской его победой последует олимпийская: (20) «и если высшей достигнет он доблести – нелегко проплыть еще далее в неисходную зыбь за теми Геракловыми столбами, (22) которые воздвигнул герой и бог славными свидетелями предельных своих плаваний, укротив по морям чудовищ, чья сила непомерна, испытав глубинные течения, принесшие его к концу всех путей, где указаны им грани земные» (действие одномоментно, изложение топчется на одном месте, таким образом, второй признак тоже соблюден). Чего ожидает далее слушатель? Или плавного возврата к основной мысли, например какой-нибудь обобщающей (по третьему признаку) сентенции вроде «Высшее из благ – Гераклова (олимпийская) честь, желанное обетование мужеской доблести»; тогда будет ясно, что перед нами пример и что этот пример уже завершен. Или решительного отступления от основной мысли к мифологическим подробностям, например: «Истинно так: долог был его путь на край света к Герионову стаду, и грозны были опасности…» – и далее о борьбе с Антеем, Алкионеем или самим Герионом; тогда будет ясно, что перед нами рассказ и что конца его следует ждать тогда, когда будет вновь упомянуто воздвижение Геракловых столпов. Но Пиндар не дает ни того, ни другого продолжения: он обрывает себя риторической отбивкой: (26) «Но к каким, душа моя, чуждым рубежам обращаешь ты мой челн? Повелеваю тебе: неси мою Музу к Эаку и Эакову роду…» и т. д. С каким ощущением расстается слушатель с прослушанным куском – как с недоговоренным примером или как с недоговоренным рассказом? По-видимому, как с недоговоренным рассказом; свидетельство тому – тот факт, что во всех без исключения одах с «оборванным мифом» вскоре за ним следует «настоящий миф», полномерный мифологический рассказ, как бы удовлетворяющий обманутые ожидания слушателей. Так и в рассматриваемой оде Нем. 3: после поэтического отступления (26–31) начинается миф о Пелее и сыне его Ахилле, занимающий, как обычно, серединную часть оды (32–63). Таким образом, достаточно оказывается отсутствия третьего признака, установки на обобщенное значение примера, чтобы мифологические тексты воспринимались не как примеры, а как рассказы.

Темы «оборванного мифа» и последующего «настоящего мифа» могут соотноситься по-разному; материал наш недостаточен, чтобы выяснить предпочтения поэта. В нашей Нем. 3 (Геракл у столпов – Пелей и Ахилл) и следующей, Нем. 4 (Геракл-победоносец – Эакиды), по-видимому, мифы независимы друг от друга: просто первый опирается на хвалу играм, учрежденным Гераклом, а второй – на хвалу городу победителя-эгинянина. В Нем. 7 (Одиссей и Аянт – Неоптолем) и Нем. 8 (Эак, потом Кинир – и Аянт) угадывается контраст: незаслуженная слава Одиссея – заслуженная Неоптолема, счастье Эака и Кинира – несчастье Аянта. Такой же контраст, но усиленный эмфатичностью отбивки-отречения от «нечестивого» мифа, в Ол. 9 (Геракл-богоборец – Девкалиониды-боголюбцы); такой же, но еще более усиленный тем, что «нечестивый» оборванный миф и сменяющий его «благочестивый» имеют общих героев, – в Нем. 5 (братоубийство Эакидов – целомудрие и награда Пелея, одного из этих Эакидов); наконец, предельное усиление контраста – в знаменитой Ол. 1, где «нечестивый» оборванный и «благочестивый» досказанный мифы имеют не только общего героя, но и общий сюжет (миф о Пелопе сперва по традиционному варианту, где боги едят сваренного Пелопа, потом по обновленному, где он только похищен, а толки о его съедении – домыслы и наговоры). Понятно, что возможности такого оттенения сильно обогащают поэтику каждого эпиникия.

Если вероятности того, что перед слушателем мифологический пример или оборванный миф, проверены и отпали, то остается вероятность, что перед слушателем – обычный мифологический рассказ, развернутый на всю серединную часть оды. В таком случае внимание слушателя обращается на то, чтобы угадать, до какого момента будет рассказываться начатый миф и где можно ждать перехода к заключительной части оды. Здесь вступает в силу различение двух типов композиции мифологического рассказа, выделенных Иллигом и за ним Гамильтоном, – перечневого («каталогического») и кольцевого («кефалического»).

Когда мифологический пример разрастается в мифологический рассказ, для этого есть две возможности – вширь и вглубь. Вширь – когда действие рассказа обставляется действиями, смежными по времени, месту, по генеалогической преемственности и т. п., и все они в конечном счете иллюстрируют один и тот же тезис. Вглубь – когда действие рассказа раздвигается за счет внутренних подробностей: сообщив, что случилось, поэт повторяет сначала и постепенно, как это случилось, пока не приходит к тому исходу, о котором слушатель уже предупрежден. Допустим, ядро мифологического примера – это мотив «славен Ахилл, сразивший Мемнона». Разворачивая этот пример в рассказ первым способом, мы получили бы приблизительно такую картину: «славен род Эакидов, и в нем Пелей, супруг богини, но еще славней сын его Ахилл, а из подвигов его славнейшим была победа над Мемноном, и хоть недолго после того жил Ахилл, но слава племени его и поднесь жива на Эгине» – и т. п. Разворачивая этот же пример вторым способом, мы получили бы другую картину: «славен Ахилл, сразивший Мемнона, ибо теснил исполин ахейских воинов и сразил уже Антилоха, но вышел на него Ахилл и нанес удар, и возликовали ахеяне, а павшего Мемнона мать его Заря унесла в восточный край». Первый рассказ построен как перечень, «каталог»; второй рассказ построен как кольцо, в котором мотив «Ахилл сразил Мемнона» служит как бы заголовком («кефалайон»), от которого начинается и к которому возвращается цепь последующих мотивов.