Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1: Греция

Книга I – одна из самых маленьких и самых неинтересных. Она выдвинута на первое место по причинам идеологическим: это – эпиграммы христианских поэтов на христианские темы. При заглавии – откровенная надпись: «Да будут впереди святые и благочестивые эпиграммы христиан, хотя бы сие и претило язычникам». Содержание этих маленьких стихотворений – «надписи», коротко описывающие то икону, то книгу жития святого, то предание о чудесах, то лепоту новопостроенного или новоувиденного храма. Не надо по этим образцам составлять представление о византийской христианской эпиграмме в целом. Она развилась до большой тонкости, охватила широкий круг предметов, выработала систему собственных художественных приемов. Мы еще встретимся с ней в Антологии.

Книга II – это не эпиграммы, а большая описательная поэма (400 с лишним строк): «Описание изваяний, находящихся в общественном гимнасии, называемом Зевксипп: сочинение Христодора из Копта, что в Фиваиде». «Гимнасиями» в древности назывались спортивные площадки с примыкающими строениями, где юноши да и взрослые проводили немало времени; но этот константинопольский «Зевксипп» был просто большими роскошными банями (недалеко от храма святой Софии), которые несколько поколений императоров украшали статуями исторических и мифических героев. Эти статуи, не утруждая себя композиционными заботами, и описывал Христодор: Эсхин, Демосфен, Еврипид, Палефат… – всего 150 статуй. Составитель Антологии неспроста включил в нее эту вещь: если бы жанру эпиграммы захотелось разрастись в большую форму, то такое «Описание» было бы почти неминуемым переходным этапом.

Книга III – тоже попытка связать маленькие эпиграммы если не в большую поэму, то хотя бы в тематически связный цикл – 19 мифологических сюжетов о любви сыновей к матерям, каждая – зримое описание сцены, перед каждой – пространный заголовок, излагающий миф. Это «Кизикские эпиграммы» – будто бы надписи к рельефам в одном храме города Кизика.

Книга IV – наконец-то вступление к основной части Антологии, точнее – целых три вступления. Кефала далеко не первый стал составлять «букеты» эпиграмматических цветов: первым был Мелеагр Гадарский ок. 70–60 года до н. э. (каждого поэта в своем вступлении он сравнивает с каким-нибудь цветком, отсюда и пошло слово «антология»), вторым – Филипп Фессалоникийский ок. 40 года н. э., а предпоследним – Агафий Миринейский ок. 558 года. Их и собрал здесь Кефала.

Книга V— любовные эпиграммы: только здесь Антология начинается по-настоящему. Любовная тема была не самой давней в этом жанре, но самой популярной – отсюда ее первое место. Это мир легких увлечений легкими женщинами. Каждая, конечно, красавица и сравнивается с богинями (и уж во всяком случае – с Харитами); каждая, однако, на свой лад, и можно предпочитать русых – темным, стройных – полным, податливых – стыдливым, или наоборот; юных поэт уговаривает не тратить юность зря, но умеет ценить и ту, что лишь начинает созревать, и ту, у которой молодость позади. «Я хотел бы быть ветром, чтобы тебя овеивать, розой, чтобы тебя украшать…» Воспеваются влюбленные клятвы и поцелуи, ночные ожидания и утренние разлуки, изредка даже сны. За успех в любви Афродите жертвуют покрывала, лиры, флейты. Крылатый мальчишка Эрот прославляется как царь над богами и людьми; но если он шалит слишком жестоко, то случается жаловаться на него, грозить ему, объявлять сыск и даже продавать в рабство. В стихи укладывается и уличная болтовня, кончающаяся сговором о свидании, и драка между любовниками с последующим раскаяньем. Такая любовь стоит денег, и за перечислениями подарков следуют многократные жалобы на бедность. Прогадавший любовник тоскует холодной ночью перед запертой дверью, а любовь не отпускает, сердце рвется между «верю» и «не верю»; приходится уходить прочь, и мало утешения в мысли «вот тебе же будет хуже!» Иногда любовник топит горе в вине, но редко: в эпиграммах это – особая тема. Всё это – в коротких стихотвореньицах, подписанных разными именами, в разном стиле и тоне, рассыпанных без всякой попытки сложить сюжет: пестрота дороже.

Книга VI: за любовными эпиграммами – посвятительные. Мы уже видели, как за любовную удачу Афродите преподносят покрывало или флейту, – точно так же за удачу на охоте богу можно поднести шкуру, рога, копье или стрелы, а за хороший урожай – колосья, виноград, груши, чеснок, миндаль, персик, а за хороший пастушеский год – и козленка, и ягненка, и пирог с сыром, творогом и медом. Когда мальчик становится юношей, он жертвует богу прядь волос, когда девочка становится девушкой, она жертвует богине своих кукол. А когда взрослый человек, дожив до старости, уходит на покой, то долг его – посвятить богу те нехитрые орудия, которыми бог помогал ему кормиться всю жизнь. Рыбак несет вершу, невод, леску, крючок, поплавок, острогу; охотник – сеть и рогатину; пастух – посох и намордник, суму и шляпу; земледелец – заступ, мотыгу, тычок для рассады, вилы, башмаки с плащом; кузнец – молот, клещи, щипцы, котел; плотник – пилу, топор, молоток, сверло, рубанок; писец – перо, чернила, губку, линейку, нож для подрезания, пемзу для отглаживания; воин – щит, копье, палицу, дрот, трубу; домашняя хозяйка – веретено да ткацкий челнок; гетера – зеркало, браслет, сандалии, ночную лампаду «и то, о чем при мужчинах не говорят». Боги, которым все это посвящается, – не из крупных, а такие, которые все время рядом и не чужды заботам о повседневных трудах и доходах: Гермес, Пан, Вакх, Приап, Геракл, а для иных – Музы, Apec или Афродита. Впрочем, необязательно: ведь Колосс Родосский – это тоже не что иное, как приношение родосцев своему покровителю богу Гелиосу, и о нем тоже есть достойная эпиграмма. Потому что к каждому приношению хозяйственный грек прилагает надпись: что здесь принесено, какому богу, от кого и за что. «Надпись» – это и есть буквальное значение греческого слова «эпиграмма».

Книга VII – это надписи, еще более неизбежные в нашем мире: надгробные (по-гречески – «эпитафии»). Кладбища устраивались за городом, вдоль дорог, поэтому обычное начало эпитафий: «Путник…» или «Прохожий…», а дальше говорится: узнай, что здесь лежит такой-то, и помяни его добрым словом. Кто этот «такой-то» – варианты бесконечно разнообразны, как разнообразны людские судьбы. Охотник, флейтист, крестьянин, птицелов, нищий, ткачиха, писец, пастух, пьяница, ювелир («златокузнец»), мельник (с жерновом на могиле), актер, воин, раб-перс, раб-лидиец (один из могилы говорит хозяину: «и за гробом я твой», другой заявляет: «там я был ничто, здесь я равен царям»). Верная жена, роженица, гетера, невеста, старуха, новобрачные, новорожденный. Купец, умерший на чужой стороне («прибыв сюда не за тем, а по торговым делам»). Очень много моряков и рыбаков: море бывало суровым, участь утонувших и ненайденных считалась недоброй, им ставили на берегу пустую гробницу («кенотаф») и писали на ней надпись. Убитый напоминает о себе из-под камня убийце, плохо зарытый жалуется, что нет ему покоя, женщина с дурной славой оправдывается, а с хорошей молчит. Ручные животные, которые помогали хозяевам или развлекали их, тоже заслужили могилы и надписи: цикада, кузнечик, дрозд, петух, куропатка, зайчонок, конь, собачка, дельфин. Это, конечно, уже на грани шутки. Иногда разнообразие примет покойника на могиле тоже побуждает к шутке, к загадке-натюрморту: вот над надписью изображены сорока, шерсть, лук со стрелами и головная повязка – кто же может лежать под этим камнем? Изредка – реже, чем мы бы ожидали, – в эпиграммах появляются раздумья: «куда же я ухожу?», «что же такое счастье?» Были поэты, писавшие заранее эпитафии самим себе: Мелеагр Гадарский написал даже четыре варианта автоэпитафии. А ведь кроме современников, известных и безвестных, были великие люди древности, над которыми в свое время никто ничего памятного не написал: и вот появляются однообразные, как упражнения, эпитафии Орфею, Гомеру, Пифагору, Анакреонту, Софоклу, Еврипиду, Фемистоклу, Платону и т. д., из жанра эпитафий незаметно переходя в близкий, но не тождественный жанр похвальных слов.