Виктория Смолкин - Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Все чаще исследователи приходили к выводу, что атеистическая работа должна переместить фокус своего внимания на «микросферу» – локальное сообщество и семью. Но теоретики атеизма признавали также, что трудно повлиять на эту микросферу с помощью просветительской работы. Они утверждали, что воздействовать на духовную жизнь можно с помощью эмоций. Чтобы объяснить «подвижность, нетематизированность, хаотичность и смутность религиозного сознания большинства современных верующих», следовало обратить внимание на внутренний мир обычных советских людей – этот проект, по общему признанию, было трудно осуществить, поскольку живая религиозность была переменчивой, не поддающейся точным определениям и почти всегда оставалась нечетко выраженной. Тем не менее новые подходы строились на том, что наилучший путь к духовному миру советского человека лежит через обрядность. Теоретики атеизма доказывали, что обряды обеспечивают не только сохранение, но и распространение религии и что атеистическая работа должна выработать эффективные меры по перекрытию этого канала религиозного влияния 668.

Особенно тревожило воздействие религиозных обрядов на советскую молодежь. Работник атеистического аппарата из Горького по фамилии Стемаков сообщал, что социологические данные, полученные в результате изучения социально-экономического статуса, культурных особенностей и выраженных мотивов тех, кто принимает участие в религиозных обрядах, существенно отличаются от традиционных представлений. Одно из исследований показало, что большинство тех, кто приносит крестить своих детей, являются молодыми (68% – в возрасте от 16 до 45 лет) и высококвалифицированными рабочими (66,2%). Аналогичные результаты были получены по итогам исследования соблюдения католических и мусульманских обрядов. Причины, которыми взрослые объясняли свое решение крестить ребенка, были весьма далеки от сознательной веры; чаще речь шла об удовлетворении пожеланий друзей и родственников, а также о соблюдении норм местного сообщества. Было отмечено высказывание, что крещение – старинный русский ритуал, который надо соблюдать, чтобы быть не хуже других. Еще более неожиданным было то, что большинство этих молодых рабочих (60%), прежде чем нести ребенка в церковь, выполнили советские обряды, связанные с рождением ребенка, и все же до сих пор не понимали «вредной сущности религиозных обрядов», что свидетельствовало об отсутствии у них «какого-либо мировоззренческого и нравственного барьера против религиозной идеологии и обрядности» 669. В результате, жаловался Стемаков, атеисты не знают, «за что прежде всего ухватиться, по чему прежде всего бить» 670.

В целом советские атеистические кадры оказались в весьма затруднительном положении. С одной стороны, они признавали, что будущее атеистической работы «зависит от убежденности молодежи», что стариков «трудно исправить», а молодежь «нужно спасать» 671. С другой стороны, молодежь приобщалась к религиозности в семье. Даже если участие молодых людей в религиозном обряде – «скорее не доказательство распространенности религиозности, а в большей степени это „мама/папа велят“», это все же указывало на отсутствие у молодежи идейной убежденности. А если убежденность молодежи была «кардинальным вопросом» атеистической работы, у атеистических работников едва ли были причины для самодовольства. «Трудно говорить об их [верующих] переубеждении всерьез, это бывает очень редкий случай». Для «простого человека», как признавали пропагандисты, религия – это прежде всего чувство, и, «если это чувство сформировалось, заменить его очень трудно» 672. Но еще более тревожным представлялось, что для молодежи религия – это «форма скептицизма… вакуум, который… образуется из‐за разочарования в наших идеологических ценностях» 673.

Изучение религиозности в советском обществе изменило представления теоретиков атеизма о религиозном ландшафте и позволило яснее представить цели идеологической работы. Начал формироваться консенсус по вопросам о функциях религии в личной и общественной жизни, о решающей роли семьи в ее сохранении и распространении, о важности ее психологического, эмоционального, эстетического и обрядового элементов. Религия, по наблюдениям специалистов, представляла собой не столько систему взглядов, сколько «систему чувствований» 674. Михаил Бриман, журналист из Коми АССР, писавший по вопросам атеизма, высказал предположение, что сила религии в современном обществе заключается в том, что она научилась «удовлетворять интерес человека к самому себе», и пропагандистам нужно «четко осознать», что «большего интереса, чем интерес человека к самому себе, не существует». Бриман описал «необычный конкурс», проведенный сыктывкарской газетой «Красное знамя», в ходе которого читателей попросили в течение одного месяца 1967 г. вести дневник, а затем прислать его в редакцию. «Когда эта затея рождалась, внутри нас был страшный раздор, – поделился Бриман. – Одни говорили, что никто искренне не напишет, другие говорили, что в лучшем случае вы получите 6–10 дневников. Наш опыт показывал, что это ограничивалось 15–20 письмами максимум, за исключением ответов на кроссворды, где получали 30–40 писем. А тут вдруг дневник, казалось бы, самое интимное». Однако, вопреки ожиданиям, сотрудники редакции были поражены, получив 81 дневник. По словам Бримана, содержание дневников следовало определенному характерному шаблону: на первых страницах люди писали «в угоду» редакции, но по прошествии двух-трех дней «постепенно увлекались и начинали говорить о себе: об интимном, о своем одиночестве или о своих болезнях и так далее» 675. С точки зрения марксистско-ленинской идеологии внимание Бримана к эмоциям было странным, но другие атеистические работники выразили с ним согласие. Другой специалист указал, что если бы пропагандисты атеизма внимательно посмотрели на верующих, они увидели бы, что религия в большей степени зависит от чувств, чем от веры.

Заместитель директора ИНА Евдокимов доказывал, что эмоциональная и психологическая сторона играют «колоссальную роль в религиозном комплексе», и считал, что пропагандисты атеизма должны «иметь постоянно в виду, что религия – это не только идеология, если бы религия была только идеологией, только мировоззрением, дело было бы проще. Религия – это идеологический и эмоциональный комплекс, это обрядность, тесно связанная и пронизывающая быт, и все это усложняет, конечно, задачу». Евдокимов побуждал пропагандистов атеизма признать «морально-эстетическое удовлетворение, эмоционально-эстетическую насыщенность религиозных переживаний и чувственное удовлетворение от посещения храма, собрания общины, молитвы, заповеди». В заключение он процитировал одного из респондентов социологического опроса, сказавшего интервьюеру, что «любовь к богу нужна не богу, а нам». Другие также указывали, что подавляющую массу верующих составляют те, чья вера выражается в «привычке к исполнению обрядов – привычке, главным образом психологической, а не логической» 676. Духовенство пользуется этим, пробуждая религиозные эмоции с помощью проповедей, эстетического оформления службы, проведения обрядов в богато украшенных церквях. Религиозные переживания, как признавали теоретики атеизма, могут вызвать слезы у прихожан. Атеистическую пропаганду, напротив, критиковали за невзрачное содержание и вялое преподнесение.