Виктория Смолкин - Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Ответ Филимонова на письмо Ковалева свидетельствует об этой двойственности. Филимонов заверил Ковалева, что «в развитом социалистическом обществе» атеизм «стал одной из неотъемлемых черт духовного мира советского человека», даже если все еще есть люди, которые не могут «овладеть научно-материалистическим мировоззрением». В то же время «нельзя не согласиться с автором письма», что «в нравственном воспитании нашей молодежи налицо определенные пробелы». Для некоторых атеистические знания, которые они получили в школе, «не превращаются в твердые убеждения» и не сопровождаются «выработкой активной жизненной позиции по отношению к религии и ее традициям». Вместо картин или эстампов светского содержания юнцы вешают на стены иконы, носят крестики, посещают «памятники старины, носящие культовый характер» и читают книги об иконописи и церковной архитектуре – все это модничающая советская молодежь считает признаками «хорошего тона». Таким образом, даже если оживление интереса к религии имело место на самом деле, Филимонов заверял Ковалева, что это надо воспринимать не как свидетельство религиозных убеждений или признак «религиозного возрождения», но скорее как нездоровую моду. Он рассказал, что в результате социологических исследований было сделано «парадоксальное» открытие: среди тех, кто крестит своих детей, верующие составляют меньшинство. «Иными словами, отправляют этот религиозный обряд, оказывая материальную и моральную поддержку церкви, те, кто, как говорится, ни в бога, ни в черта не верит». Те, кто крестит своих детей, разъяснял Филимонов, не верят в бога или сверхъестественные силы, негативно относятся к церкви и религии как учреждениям, но видят в крещении «красивую народную традицию». Крещение для них – это «игра, представление», просто повод для застолья, и «никто не задумывается над тем, что этот обряд, какие бы новшества ни вводило в него духовенство, остается религиозным обрядом, утверждающим идеи греховности, ничтожества человека перед богом… Иначе говоря, идеи, несовместимые с моральными принципами и нормами советского образа жизни» 780.

Но Филимонов разъяснял, что даже если эта новая религиозность не является признаком религиозных убеждений советской молодежи, она говорит об «известной мировоззренческой сумятице в головах некоторых молодых людей, о безвкусице, точнее, о мещанских вкусах, о том, что теперь принято называть модным словом – кич». Большинство этих юнцов «усматривают в крестике лишь предмет красоты», не связанный с христианством. Более того, «эти молодые „крестоносцы“… убеждены, что мода никакого отношения к убеждениям человека, к его мировоззрению не имеет». Поэтому даже если их религиозность не говорит о религиозном возрождении, она свидетельствует об их духовной пустоте. Как сформулировал Филимонов, «за крестиком явно просматривается нолик – нравственный, духовный». Показательно, что, обсуждая место и значение обрядности в советском обществе, Филимонов лишь однажды бегло упоминает социалистическую обрядность, отмечая, что даже если социалистическим обрядам «порой не хватает эмоциональности, эстетической привлекательности», они все же «способствуют вытеснению» религиозных обрядов «из семейно-бытовой сферы» 781.

Ил. 18. В. Кюннап. Стихи В. Алексеева. У беспринципных – не секрет – / Есть тоже принцип вроде: / Удобно – скажут «Бога нет!» / Удобно – в церковь сходят. Плакат. Л.: Художник РСФСР, 1975. Государственный музей истории религии, Санкт-Петербург

Творческая интеллигенция тем не менее в лучшем случае двойственно относилась к проекту создания социалистической обрядности и, более того, даже критиковала новые ритуалы в прессе. Самым ярким образцом этой критики стал очерк «Бумажные цветы» А. Петухова (1969) 782. Петухов ясно выразил свое неоднозначное отношение к новой обрядности. Он указывал, что с самого начала не было согласия по вопросу о том, какую цель преследует введение этих обрядов. Если для одних введение социалистических обрядов объяснялось ростом материального благосостояния и культурного уровня населения, то для других обряды были существенной частью человеческой жизни, поскольку без них жизнь становится «обыденной, выщелоченной, прозаически серой». Третьи, продолжал Петухов, видят в обрядах способ решения самых разных социальных проблем, от алкоголизма до исхода советской молодежи из деревни. Короче, иронически отмечал Петухов, «праздники, обряды кажутся чуть ли не универсальным средством разрешения сложнейших социальных проблем». Петухов признавал великую силу обрядов, «которые выработаны многими поколениями», но сомневался в эффективности новых социалистических обрядов, которые «совсем недавно порождены фантазией и волей отдельных энтузиастов» 783. Он задавался вопросом, как судить об успехе новых социалистических обрядов. Определяется ли успех тем, что обряд привлекает большую аудиторию, а если это так, чем он отличается от любого другого «организованного представления», например от концерта, КВН или даже гастролей выездного цирка? Или, чтобы обряд стал чем-то большим, чем просто спектакль, люди должны стать его участниками? Наконец, Петухов подчеркивал, что зачастую «такие праздники срывались, не получались, и, как неудавшийся концерт, вызывали у людей чувство досады, неудовлетворенности, разочарования». «Продуманный» социалистический обряд, созданный специальной комиссией и внедренный «сверху», – это «еще не обряд, а всего лишь инсценировка, спектакль, который, может быть, интересен и даже красив, но не больше» 784. В любом случае, заключал Петухов, эти «изобретения и „возрождения“» обрядов «не накладывают сколь-нибудь заметного отпечатка» на жизнь и быт советского народа, который «с равнодушным спокойствием воспринимает перенасыщенные „воспитательными моментами“ новшества, и лишь усмехается, дивясь наивности тех, кто таким способом надеется убить сразу двух зайцев: и украсить нашу „обыденную, выщелоченную, прозаически серую“ жизнь, и заодно очистить сознание людей от пережитков прошлого» 785.

В другой статье писатель Леонид Жуховицкий говорил о том, что если церковное венчание вызывало «достаточный пиетет», то форма регистрации гражданских актов является «достаточно нелепой». Описывая недавно просмотренный им короткометражный фильм о новой советской свадебной обрядности, он отметил, что большую часть времени зрители в кинозале смеялись «не громко, не весело – скорее от неловкости» 786. Более того, этнограф Юлиан Бромлей (1921–1980) привлек внимание к потребительскому характеру новых социалистических обрядов. Советская свадьба «с сотнями приглашенных», доказывал он, превращается в «мещанскую погоню за престижем, стремление „переплюнуть“ соседей, знакомых пышностью и расточительностью». Советские люди, продолжал Бромлей, тратят на организацию такой свадьбы все свои сбережения, даже влезают в долги, которые потом выплачивают годами. Он также выражал недоумение по поводу причин живучести обряда крещения. Вроде бы, писал он, этот обряд «не содержит в себе ничего привлекательного для наших молодых современников»; он негигиеничен и опасен для здоровья ребенка – «а все же крестят детей многие». Наконец, подчеркивал Бромлей, особую «опасность» для коммунистического мировоззрения представляет смерть. «Это событие, как никакое иное, остается областью самого острого столкновения с религией», отмечал он, поскольку «порой дело доходит даже до пересмотра мировоззренческих установок у близких умершего» 787.