Виктория Смолкин - Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

К концу 1970‐х гг. вера в преобразующий потенциал социалистических обрядов сошла на убыль. Некоторые причины этого отметил Филимонов: говоря о том, что социалистическим обрядам недостает эстетической притягательности, он просто повторял критические доводы, ставшие к тому времени расхожими. Кроме того, творческая интеллигенция никогда по-настоящему не участвовала в этом проекте, судьба которого была вверена энтузиастам-любителям и чиновникам, занимавшимся вопросами идеологии и культуры. Фактически творческая интеллигенция все более явно выражала свой скептицизм не только по отношению к стратегиям внедрения социалистических ритуалов, но и относительно самой цели проекта создания новой обрядности – «вытеснения» религиозных обрядов из повседневной жизни советских граждан. Наконец, по мере того как партия продолжала развивать этот проект, а социалистические ритуалы распространялись все шире, возникла более сложная проблема. К большому разочарованию идеологической элиты, советские люди приняли новые социалистические ритуалы, но не взамен религиозных обрядов, а в дополнение к ним.

Начиная с хрущевской эпохи, партия выделяла гигантские ресурсы и мобилизовывала специалистов на ритуализацию всех сфер жизни советского человека. Государство, в 1950‐е гг. задавшееся вопросом, почему советские люди вообще испытывают потребность в обрядах, в конце концов стало создавать собственный обрядовый комплекс, который должен был охватить всю полноту человеческого опыта. К концу советского периода многие социалистические ритуалы стали важной частью жизни советского общества – настолько, что сейчас трудно даже представить без них жизнь советских людей. Однако принятие и повсеместное распространение новых обрядов скрывают историю их своеобразного происхождения. Создание социалистических обрядов было особым государственным проектом, который разрабатывался специальными комиссиями, образованными для распространения этих обрядов среди многочисленных и несхожих друг с другом народов СССР. Проект создания социалистической обрядности должен был решить конкретные идеологические задачи: изгнать религию из жизни советского общества, чтобы сформировать определенный образ жизни, общий для всех советских людей 788.

Советские теоретики атеизма первоначально видели в социалистических обрядах лучшее средство решить проблему религии, против которой оказались бессильны и политические репрессии, и административные ограничения, и научно-просветительская работа. Но теоретики видели в обрядах не просто инструмент политической социализации; многие из них расценивали обрядность как феномен, выполняющий важные социальные и духовные задачи, которые до сих пор не смогла решить коммунистическая идеология. Борясь за преодоление религии, они поняли, что людей связывает с религией не только вера, но и эстетические, психологические, эмоциональные, социальные и духовные компоненты религиозного опыта. В результате теоретики атеизма стали считать преобразующую мощь обрядов центральным звеном в формировании атеистического мировоззрения и социалистического образа жизни – и потратили огромные ресурсы на то, чтобы вплести новые обряды в жизнь советского общества.

Но социалистические обряды так никогда и не оправдали возлагавшихся на них ожиданий. Было ясно, что даже когда они приживались как ритуалы – то есть распространялись повсеместно, как в случае социалистической свадьбы, – они все же не смогли стать мощным антирелигиозным оружием. Вместо того чтобы воспитать атеистическую убежденность, они выявили идейную гибкость советских людей. Несмотря на широкое распространение многих социалистических обрядов, пропагандисты атеизма чувствовали, что они проигрывают свою битву с религией. У религии были свои учреждения, подготовленные кадры, понятная идеология, эстетическая привлекательность и устоявшиеся традиции, тогда как атеисты лишь начинали свои эксперименты.

В 1969 г. Владимир Тендряков – самый известный атеист-общественник среди творческой интеллигенции – навлек на себя гнев ЦК КПСС из‐за повести, которую он опубликовал в журнале «Наука и религия». Повесть, озаглавленная «Апостольская командировка», была посвящена духовному кризису советского молодого человека в конце 1960‐х гг. 790Протагонист, чей возраст близится к сорока годам, пишет статьи для научно-популярного журнала и живет с женой и дочкой в отдельной квартире в Москве. Он представляет собой архетип советской городской технической интеллигенции позднего советского периода: молодой, образованный, материально обеспеченный – воплощение советской мечты. Но при этом, как определяет Тендряков, его герой – «духовный инвалид». Протагонист отвергает свои профессиональные, социальные и семейные обязанности и решает покинуть Москву, чтобы пуститься в духовное странствие с неизвестным пунктом назначения. Впервые мы видим героя в очереди за железнодорожным билетом на одном из московских вокзалов. По ходу ожидания он видит идущего по улице паренька-хиппи, у которого к лодыжке привязана консервная банка; люди в очереди называют прохожего «тунеядцем», а протагонист молчит, поскольку у него есть собственная тайна: он стал верующим. Хотя он не выставляет свою тайну напоказ и не привязывает ее к лодыжке, тем не менее он чувствует внутреннее родство с «тунеядцем» и признает его своим духовным «родственником», так как им обоим нет места в официальном советском нарративе. Протагонист из повести Тендрякова воплощает собой самые заветные ценности советского проекта, но отвергает их в пользу воображаемого «другого» по отношению к коммунизму: религии. Он – это новый советский человек, вывернутый наизнанку.

К духовному кризису рассказчика привело осознание, что ему чего-то недостает: трансцендентной нравственной и духовной опоры, чтобы вместить и простить человеческую слабость. Это осознание кристаллизуется после того, как соседка по подъезду Риточка, раздражающая членов домового комитета своей бурной – и постоянно выносимой на публику – личной жизнью, просит рассказчика выступить в ее защиту на близящемся товарищеском суде, где будут разбирать ее аморальное поведение. Вместо того чтобы проявить сочувствие и поддержку, рассказчик ничего не предпринимает, а на следующий день узнает, что Риточка покончила с собой. Рефлексия над собственной моральной трусостью – «Шофера, сбившего ребенка, судят: не успел нажать на тормоз, а мог бы. Мог бы и я затормозить» – доводит молодого человека до духовного кризиса, который в конце концов заставляет его купить билет в один конец из советской жизни 791. Любопытно, что именно от Риточки мы узнаем имя рассказчика: Юрий.