Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Несмотря на соблюдение Россией в люксембургском вопросе своей традиционной внешнеполитической концепции, содержание которой Горчаков лаконично выразил словами: «Мы желаем мира, но подлинного мира, а не обмана» [1492], – Пруссия могла рассчитывать на российскую помощь: политику враждебного нейтралитета по отношению к Франции или «благожелательного нейтралитета» [1493]по отношению к Пруссии.

Ситуация заходила в тупик вследствие того, что ни Франция, считавшая себя скомпрометированной, ни Пруссия, на которую смотрела вся Германия, не могли отступить, дабы не оказаться в ситуации морального поражения [1494]. Горчаков предполагал, что «Бисмарк забаррикадируется за мнением Германии и воздержится от дачи самостоятельного решения. Его положение нелегко» [1495].

Тем временем люксембургский кризис расширялся в географическом измерении. Сначала предложение о посредничестве сделал венский кабинет [1496], однако в Берлине к этому отнеслись довольно сдержано [1497]. Затем баварский король Людвиг II отправил в Берлин и Вену министериальрата графа Карла фон Тауффкирхен-Гуттен-бурга, чтобы постараться сплотить Северогерманский союз, южногерманские земли и Австрию в возможной борьбе против Франции [1498]. Интересно, что во время разговора с Тауффкирхеном об укреплении австро-прусских связей Бисмарк обращал свое внимание на отношение к такому германскому единению в первую очередь России [1499]. Он отмечал, что «для сохранения мира было бы достаточно, если бы Россия <���…> молчаливо одобрила заключение прусско-австрийской сделки». Но даже в этом случае, писал Бисмарк Вертеру в Вену [1500]и в секретном предписании Ройсу в Петербург [1501], «наши карты должны были бы быть открыты для России».

Бисмарк полагал, что самого факта сближения России, Австрии и Пруссии было бы достаточно для достижения мира в Европе [1502]. Он просил Ройса узнать отношение Горчакова к вероятности такого сближения, зондируя тем самым готовность Петербурга на подобный шаг [1503]. В Петербурге к этому отнеслись с осторожностью. Отвечая Ройсу в форме экскурса в историю европейской дипломатии, Горчаков выразил сомнение в успехе такого предприятия Бисмарка: во-первых, вследствие нерешенного восточного вопроса, этого камня преткновения между Австрией и Россией, а во-вторых – в силу того, что подобный союз носил бы явную антифранцузскую направленность, да и вообще было сомнительно, приведет ли он Францию в русло законной политики [1504].

К середине апреля люксембургский вопрос, по предположению Горчакова, «окончательно встал на дипломатическую почву» [1505].

В личных отношениях между Горчаковым и Бисмарком в это время наметилось заметное охлаждение, поскольку Петербург стал постепенно отходить от воинственной риторики. Депеши Убри из Берлина свидетельствовали об определенных колебаниях в настроениях Бисмарка. В этих обстоятельствах Петербург рассчитывал на откровенность Бисмарка: «Мы бы хотели, чтобы он доверился нам, чем мы, конечно, не будем злоупотреблять» [1506], – писал Горчаков Убри. В ответ на это Бисмарк стал чаще демонстрировать свое обращение к национальным чувствам немцев, не позволяющим с легкостью оставить Люксембург. Свою беседу с Ройсом 22 апреля [1507]Горчаков перебивал частыми возражениями, смысл которых заключался в том, что «государственный деятель <���…> обязан иногда ставить свое просвещенное мнение выше национального чувства, которое легко изменчиво и иногда обманчиво». В данном случае Горчаков полагал, что национальное чувство немцев, к которому апеллировал Бисмарк, ошибочно, поскольку «немецкая нация <���…> должна осознать, что земля, по площади равная Люксембургу, не стоит того, чтобы идти на войну, которая могла бы принести стране столько бед». Как раз для того, чтобы избежать этих европейских бед и сохранить так всем необходимый мир, Горчаков и предлагал заключить Священный союз, о котором говорил накануне Бисмарк, но только, что специально подчеркивал канцлер, вместе с Францией. Горчаков заверял Бисмарка, что Петербург всячески поддержит идею союза Пруссии, России и Франции.

Пока Бисмарк и Горчаков обсуждали возможность урегулирования конфликта, Франция и Австрия рассматривали конкретные меры по достижению своих целей. «Уже в ходе люксембургского кризиса французская политика стала вытягивать нужные щупальца» [1508], – писал Л. Галл. Наполеон III, «поставив себе цель выковать коалицию проигравших в 1866 г.» [1509], обратился к Францу-Иосифу I с предложением союза против Пруссии в обмен на Силезию или южногерманские государства, но получил отказ [1510]. В свою очередь новый министр иностранных дел Австрии граф Фридрих Фердинанд фон Бойст предложил передать Люксембург нейтральной Бельгии, за что Франция могла бы получить часть бельгийской территории.

Бельгийский король Леопольд II выступил против [1511], что сделало нереальным уже австрийское предложение.

Постепенно конфликтующие стороны стали склоняться к совместному российскому и английскому предложению провести в Лондоне мирную конференцию [1512]для урегулирования спорных вопросов на базе принятия решения по нейтралитету Люксембурга [1513].

Несмотря на склонность европейских держав к миру, ситуация продолжала оставаться накаленной. В дипломатической переписке прусского МИД конца апреля содержится информация о проводимой французами частичной военной мобилизации на восточной границе с Пруссией [1514]. Не отставал в своих военных расчетах и Бисмарк. В личном письме прусскому посланнику в Мюнхене Вертерну [1515]он писал, что приходится невероятно торопиться"™, учитывая время для передислокации военных частей на западных границах Пруссии. Бисмарк вновь надеялся на помощь Петербурга. «Россия, в чем мы уверены, – писал он, – будет держать Австрию в постоянном страхе», если та захочет «продаться подороже».

К счастью, воинственные планы удалось на время отложить. 7 мая представители Австрии, Бельгии, Великобритании, Италии, Люксембурга, Нидерландов, Пруссии, России и Франции открыли в Лондоне конференцию [1516], проработавшую до 11 мая 1867 г. В результате был подписан договор [1517], по условиям которого все участники конференции коллективно гарантировали вечный нейтралитет Люксембурга во главе с монархом дома Нассау. Герцогство сохраняло все же свое членство в Германском таможенном союзе. Прусский гарнизон был выведен из герцогства, а неприступная крепость над рекой Альзет была разрушена. Фактически речь шла о полной демилитаризации Люксембурга (герцогу было разрешено содержать пограничную охрану числом не более 300 человек). Герцогство Лимбург признавалось неотъемлемой частью Нидерландов [1518].

И хотя конфликт удалось потушить, Франция потерпела моральное поражение, возбудив против себя и своих аннексионистских планов в Германии справедливый гнев. Пруссия почувствовала себя перед угрозой французского вторжения в роли собирателя земель германских, хотя германское общественное мнение с раздражением отнеслось к итогам Лондонского договора. Депутат Вирхов, последовательный противник Бисмарка, винил северогерманского канцлера в том, что именно вследствие его политики во франко-германских отношениях возникла военная угроза, а Люксембург стал откупом от возможного нападения Франции на Германию, что могло негативно сказаться на будущем отношений заграницы с Германией [1519]. Однако истинным победителем из конфликта в очередной раз выходила Россия. «Московские ведомости» отмечали, что успех в решении «этого жалкого люксембургского вопроса» был достигнут не усилиями участников Лондонской конференции, но «предопределен той мудрой политикой, которой держалась Россия посреди возникших в Европе столкновений» [1520]. Имея перспективу освободиться от возложенных на Россию уз в восточном вопросе, царское правительство считало антигуманным подталкивать европейские народы к войне для удовлетворения собственных политических задач, пусть даже и жизненно важных для развития России, и в который раз выступило с мирной инициативой. «Главное заключается в том, что мы достигли сейчас мира, далее мы укрепим его в Париже», – резюмировал Горчаков на встрече с Ройсом 7 мая [1521].