Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Несмотря на слова Горчакова о том, что «положение Бойста здесь (в Петербурге – В. Д.) оценивается таким, каким оно должно быть: амбициозные устремления без твердости характера» [1556], тем не менее, в восточном вопросе граф Бойст не был пассивен. Так, со ссылкой на «Газету народову» «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали о желании Бойста созвать «конгресс всех австрийских славян» [1557], отношение к которому официальной Вены становится понятным из речи графа Бойста 20 мая 1867 г. в австрийском рейхсрате [1558]. «Московские ведомости» отмечали, что главной мыслью Бойста, этого, по оценке редакции газеты, «орла, запертого в курятнике», стала «необходимость объявить, что славян надобно припереть к стене» [1559]. Это разительно отличалось от данной Горчаковым оценки политики Берлина: «Поведение Пруссии безупречно» [1560].

В этой связи «Allgemeine Zeitung» отмечала возросшую в российском обществе антипатию в отношении Австрии: «На это государство (Австрия – В. Д.) набрасываются со всем аффектом, пренебрежением, жестоким упреком, эмоциональной оценкой. Против него, государства славян и мадьяр, концентрируется старорусская германофобия. Было бы счастьем выступить против Австрии с открытой враждебностью. Османство хотят устранить, но Австрию желали бы уничтожить. На Австрию хотели бы обрушиться с местью» [1561].

Интересно, что в это же самое время в Москве и Санкт-Петербурге проходил Славянский съезд и одновременно с 23 апреля по 19 июня 1867 г. в Москве – Всероссийская этнографическая выставка [1562]. Основная идея этих мероприятий заключалась в укреплении культурного единства славянских народов, пропаганде русского языка как языка межславянского общения [1563]. Это, безусловно, было воспринято в Вене негативно [1564]. Сравнения Москвы с «Меккой панславизма», а самой выставки – с «политической демонстрацией» и «панславистским сборищем» – не были редкими в австрийской прессе. Несмотря на угрозы австрийских правительственных кругов и попытки австрийских властей сорвать поездку в Москву делегаций славян на выставку отправился 81 иностранец, из которых 63 представителя австрийских славян, 12 сербов из Княжества, 2 черногорца, 1 болгарин, 2 лужицких серба и 1 поляк [1565]. Вертер в донесении Бисмарку писал из Вены: «В здешних правительственных кругах прекрасно понимают, что в настоящий момент Славянский конгресс в Москве вызвал довольно серьезное расстройство по отношению к России» [1566].

Дальнейшая деятельность Бойста лишь только подливала австрийское масло в восточный огонь [1567]. Используя критский вопрос, он намеревался лишить Россию поддержки со стороны Франции или Пруссии. В памятной записке, подготовленной Бойстом в начале августа 1867 г. в преддверии встречи Наполеона III и Франца-Иосифа в Зальцбурге [1568], было сказано: «Если мы не сможем добиться, чтобы Франция в критском вопросе сломила российский престиж среди христианского населения посредством своего решительного действия, это наведет нас на мысль искать взаимопонимание с Пруссией» [1569]. Из Константинополя Бисмарку стало известно, что Бойст советовал австрийской прессе сообщать об «альянсе между Пруссией и Россией как о fait accompli [1570], в то время как об альянсе с Францией как о вынужденной для Австрии необходимости» [1571]. Прусский поверенный в делах в Петербурге Кейзерлинг сообщал, что Горчаков был весьма удивлен, когда узнал о наметившемся в поведении Наполеона III в Зальцбурге отходе от обозначенной им ранее [1572]поддержки России в критском вопросе [1573]. Когда в Петербург стала поступать более точная информация, Горчаков с большим недовольством [1574]констатировал, что встреча в Зальцбурге более являлась «симптомом ослабления, если даже не разрыва согласия между нами и Францией» [1575]. Такую точку зрения подкрепляло письмо Бисмарка Горчакову 7 августа 1867 г., в котором северогерманский канцлер приводил российскому канцлеру факты, доказывающие поворот Парижа к проведению агрессивного внешнеполитического курса, дальнейшая реализация которого была недопустимой [1576].

И хотя «Московские ведомости» оценивали зальцбургское свидание как «запоздалые и бесплотные демонстрации двух держав, претерпевших военные и дипломатические поражения» [1577], настроения в российской столице становились все более решительными, а риторика вынужденно воинственной. Чего стоит только фраза Горчакова в письме находившемуся в это время в Ливадии императору: «Европа, Англия воюют с нами на дипломатическом поле, даже если оно и не имеет под собой материальную основу» [1578]. Присутствующая в мемуарах Милютина информация о просьбе Горчакова изучить возможность расширения Российской империи на Запад подтверждается состоявшимся в середине сентября между Кейзерлингом и главой Азиатского департамента МИД Стремоуховым разговором [1579]. Прусский поверенный в делах в Петербурге сообщал Бисмарку в секретном донесении, что Стремоухов называет вероятным скорое углубление прусско-французского конфликта. По его сведениям, император Наполеон III, отправляясь из Зальцбурга, сказал: «Боюсь, враждебное столкновение Франции и Пруссии становится изо дня в день все неизбежнее». В этих условиях Стремоухов считал заключение российско-прусского альянса на «материальной основе» в высшей степени желательным.

Под «материальной основой» подразумевалось отторжение значительной части Царства Польского от России в пользу Пруссии в обмен на получение Россией областей в Галиции с православным населением [1580]. Стремоухов признавал, что обладание Польшей является для России «болезненным бременем», и вследствие этого предпочитал видеть Польшу под властью прусской политики германизации, нежели независимой. На выраженное Кейзерлингом сомнение, что едва ли задачей Северогерманского союза является инкорпорация чуждых элементов, Стремоухов ответил: «Тогда мы предложим это Австрии при условии, что мы будем выгодно вознаграждены». Против этой фразы Бисмарк поставил на полях донесения Кейзерлинга: «!». Не стоит считать это заговором политических элит в части отторжения принадлежавших России польских территорий.

Берлин знал об этих настроениях в российской столице еще с 1862 г. Затем они повторились во время польского восстания, а в самом начале 1867 г. вновь появились на политическом горизонте. В одном из своих первых за 1867 г. донесений в Берлин [1581]Кейзерлинг сообщал о распространенной «среди <���представителей> радикальной московитской партии идее отторгнуть от России Царство Польскоекак инородный элемент», в обмен на « усиление связей западных, т. е. польских Литовских провинцийс империей». Эта точка зрения не была чуждой и российскому общественному мнению. «Санкт-Петербургские ведомости», рассуждая о судьбе движения немецкого элемента на Восток, отмечали, что Австро-прусская война лишь отсрочила культурно-историческое распространение германского мира на восток: «Трудно решить, выиграли бы поляки, если бы ими более заинтересованы были пруссаки, чем русские. Первые гораздо искуснее умеют германизировать, чем последние русифицировать; онемечивание польских провинций Пруссии идет с неимоверной быстротой, тогда как обрусение польских провинций России идет медленно» [1582]; и далее: «Если германскому миру суждено поставить свои пограничные столбы вдоль левого берега Вислы, то русским, по крайней мере, следовало бы удержать свои граничные столбы по правой стороне этой реки» [1583]. Интересно, что во время разговора с Бисмарком еще в апреле 1862 г. в Петербурге именно Вислу Александр II называл в качестве возможной границы между Россией и Пруссией.