Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Встав на путь реализации своей национальной задачи, Пруссия фактически запустила процесс реформирования европейских международных отношений. События 1866 г. переводили систему баланса сил на континенте в неравновесное состояние, из которого должен был возникнуть новый порядок. «Московские ведомости» писали: «Вопросы встают повсюду, куда бы мы не оглянулись. Прежнее международное право утратило силу; старые нормы пали; все отношения изменились; все колеблется и чувствует себя в состоянии переходном» [1429]. Дальнейшая дестабилизация Венской системы угрожала углублением противоречий и актуализацией проблем, одни из которых не были решены еще в 1815 г., а другие – уже успели возникнуть за прошедшие со времени заседания Венского конгресса полстолетия.

Одновременное обострение международных конфликтов и предчувствие в Европе неизбежности финального столкновения Пруссии с Францией – все это заставляло Бисмарка осторожничать с Парижем: «Быть приятным Наполеону в мелких вопросах, чтобы иметь возможность противостоять ему по более крупным проблемам» [1430]. Это тем более было верным решением, учитывая то, что время работало, по его словам, на Пруссию: «Каждый год отсрочки войны увеличивал нашу армию более чем на 100 тысяч обученных солдат» [1431]за счет очередного призыва военнообязанных™. Правда, канцлера волновало не только накопление военной мощи Пруссии. Более всего он был заинтересован в развитии благоприятной для окончательного решения германского вопроса международной ситуации.

Стараясь внести свой вклад в достижение этой цели, Бисмарк внимательно следил за интересами великих держав в Германии. Анализируя европейский расклад сил, он постепенно исключил вероятность вмешательства в конфликт двух важных игроков: Великобритании и Италии. Туманный Альбион, так манивший Бисмарка во франкфуртский период его дипломатической деятельности, потерял для него теперь свою привлекательность. Горчаков в письме Убри в начале января 1867 г. подчеркивал, что Бисмарк «предпочел бы соглашению с Англией соглашение с Францией» [1432]. Действительно, английское королевское правительство, продолжавшее курс невмешательства в дела Европы, «давно уже с большим хладнокровием, граничащим с презрением, смотрит на все, что делается по сю сторону канала» [1433]. В это время оно было занято подавлением беспорядков в Ирландии и с особым вниманием следило за развитием Североамериканских штатов, где совсем недавно завершилась Гражданская война. Италия была еще слаба, занималась улаживанием своих внутриполитических вопросов, выстраиванием финансовой системы и укреплением социально-экономических отношений. Ей самой еще только предстояло определиться в выборе союзника в международных отношениях [1434].

Таким образом, решение германского вопроса должно было произойти внутри международного квартета – Франции, Германии, Австрии и России – в котором важную роль, как и прежде, играли для Бисмарка отношения с Россией.

Но и в Петербурге понимали ценность отношений с Пруссией. В одном из своих писем Убри Горчаков констатировал: «Чем больше я изучаю политическую карту Европы, тем больше убеждаюсь в том, что серьезное и тесное соглашение с Пруссией – лучшая комбинация, если не единственная» [1435]. Несколько пророчески звучали слова российского канцлера, сказанные им в конце ноября 1866 г. во время официального обеда, на который Александр II пригласил также и прусского дипломата: «По прошествии 1 1/2 лет Пруссия все же окажется в ситуации, в которой ей придется искать альянса с Россией» [1436]. 15 октября Горчаков в письме Бисмарку среди прочего убеждал его «сохранять непоколебимо убежденность в нашей решимости поддерживать с Пруссией самые интимные отношения. Расхождение в некоторых нюансах не ослабило это решение и не заставит нас отклониться от этой основной линии нашей политики» [1437].

Развитие отношений между двумя странами шло именно по такому сценарию независимо от того, что, по мнению Кейзерлинга, «в интересах обоих (государств – В. Д.) не следовало давать почву для этих слухов (о российско-прусском альянсе – В. Д.), следствием чего могло бы стать разжигание подозрительности и недоверия и причинение вреда мирным и дружеским отношениям» [1438]. Бисмарк также был противником распространения этих слухов. В предписании Гольцу 15 февраля 1867 г. [1439]он выказывал свое удивление появившимся во Франции слухам и обеспокоенности относительно складывающегося прусско-российского альянса. Бисмарк верно подчеркивал, что Северогерманский союз свободен от подобного рода обязательств. «Наши тесные отношения с Россией основываются, главным образом, на том, что Россия от нас ничего не требует и ей нечего требовать». В отличие от этого, Франция, по словам канцлера, «выдвигала по отношению к нам одно требование за другим», что с удвоенной силой толкало Пруссию в объятья России. По мнению Бисмарка, от России «не исходит ни малейшей опасности для европейского мира. Эта опасность заключается в беспокойной и неясной политике Франции». В этой связи Бисмарк даже не исключал, что «агрессивная политика Франции» может заставить Пруссию «придать нашим отношениям с Австрией новое дружественное направление». Перспектива российско-французского альянса стала уже меньше тревожить Бисмарка.

Прочность связей между двумя Дворами, по его мнению, была усилена сохранением незаинтересованности Пруссии в делах восточных [1440]и общими интересами России и Пруссии в Польше. Примечательно, что большую актуальность этот вопрос приобретал не столько для России, сколько для Пруссии, распространявшей слухи об «увеличении австрийских сил в Галиции» [1441].

В условиях, когда, по словам Бисмарка, «наши отношения к России, к счастью, таковы, что мы сейчас не ожидаем от этого государства никакого политического противодействия» [1442], поддержание российско-прусских связей не нуждалось в подписании каких-то дополнительных договоров. Сам ход европейских дел свидетельствовал о естественном характере отношений между Пруссией и Россией, дружественных, добрососедских и взаимовыгодных. «Московские ведомости» выражали желание, «чтобы именно в настоящее время эти дружелюбные отношения приняли характер более определенный и решительный, насколько того требуют взаимные интересы обеих держав» [1443].

В это время Берлин настолько был осторожен в отношениях с Петербургом, что старался исключить любую возможность недопонимания или недовольства, и подчеркнуть лишний раз свое стремление к развитию конструктивного диалога с Петербургом. Так, например, перед назначением нового посланника Северогерманского союза в России Бисмарк просил Кейзерлинга узнать в Петербурге [1444], устроит ли российского императора предложенная Вильгельмом I кандидатура Генриха VII принца Ройса цу Кёстриц? После получения положительного ответа из российской столицы [1445]кандидатура Ройса на этот важный для Северогерманского союза дипломатический пост была одобрена в Берлине [1446].