Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Официальный Петербург реагировал на подобные предложения довольно сдержанно, но с пониманием и симпатией, поскольку миролюбивая политика Александра II была нацелена на поддержание дружеских отношений со всеми великими державами. Бисмарк сообщал о награждении австрийских офицеров, прибывших в Петербург на празднование 150-летия существования гвардейского полка почившего австрийского императора, орденами Святого Станислава 1-й степени и Анны 3-й степени. Показательным было то, как в Петербурге отметили дни рождения французского и австрийского императора в 1860 г. Так, день рождения Наполеона III 20 апреля в российской столице отпраздновали сравнительно скромно. Однако в день рождения Франца-Иосифа I 18 августа «император отдал приказ надеть все австрийские ордена» [436], поднимались многочисленные тосты за здоровье императора Австрии. Все это, правда, было характерно для большой политики. Антиавстрийские настроения в российской столице, конечно, никуда не делись. В донесении 7 сентября 1860 г. в Берлин Бисмарк передавал подробности этого праздничного банкета: «При произнесении Александром II тоста за здоровье императора Австрии многие из присутствующих русских офицеров, не замеченные императором, отказались пить, причем многие демонстративно выплеснули содержимое своих бокалов». Бисмарк писал, что свидетели этого «изображали поведение офицеров в более ярких красках» [437].

Бисмарк отмечал, что отношение к австрийцам при императорском дворе кардинально изменилось и совершенно исчезло то раздражение, которое чувствовалось еще год назад. Император был доволен новыми заверениями Вены и советовал ей «при любых обстоятельствах объединиться с нами(Пруссией – В. Д.) и ради этой цели не бояться никаких уступок в области германской политики» [438]. В этом случае Россия соглашалась взять на себя инициативу убеждения мелких германских государств идти навстречу такому австропрусскому единству.

Эти планы Бисмарк приписывал больше Александру II, а не Горчакову. Искренности германских симпатий императора он противопоставлял уклончивую позицию министра, ссылаясь на его любовь к Франции. Прусский посланник считал, что стремление российского самодержца к укреплению отношений с Германией было связано с его желанием «создать «плотину» от революции в образе консолидированной Германии» [439]. В отличие от этого стратегического плана министр Горчаков продолжал делать ставку на «франко-прусско-российский альянс» [440], который, по мнению Бисмарка, уже перестал интересовать царя после его разочарования в политике Наполеона III.

Пока же на конец июля 1860 г. намечалось свидание между прусским принцем-регентом и австрийским императором для восстановления нарушенных вследствие Итальянской войны прусско-австрийских отношений. Решение о проведении такой встречи было принято еще в Бадене, когда баварский король выступил с предложением о целесообразности такого свидания после успешной «манифестации германской солидарности» [441]перед Наполеоном III.

Результаты встречи двух монархов в Теплице 25–27 июля 1860 г. [442], носили скорее декларативный характер и были скромнее на фоне ожиданий и надежд общественности [443]. Вследствие разногласий по поводу проведения союзной реформы дискуссия по этой теме была практически закрыта. Однако оба монарха обнаружили полную солидарность в обсуждении единой оборонительной стратегии против французской агрессии на Рейне.

Теперь, после того как Вена пошла на улучшение отношений с Берлином, в чем был заинтересован и на чем настаивал Петербург, исчезали препоны для укрепления российско-австрийских связей. На октябрь 1860 г. было запланировано проведение встречи Александра II с Францем-Иосифом I и Вильгельмом I в Варшаве. В беседе с Бисмарком Горчаков положительно отзывался о предстоящем варшавском свидании, от которого он «ожидал важные политические результаты». Главная задача, по мнению князя, заключалась в том, чтобы августейшие особы «договорились о вариантах, с помощью которых можно было бы привлечь Францию к солидарности консервативных интересов кабинетов и отвести от того, чтобы она положила всю свою мощь на опасную чашу весов революции» [444].

К этому времени политика Наполеона III в так и незатухающем итальянском вопросе продолжала подрывать состояние безопасности на европейском континенте. Традиционные защитники европейских тронов – Австрия, Россия и Пруссия – с тревогой наблюдали за успехами революционного генерала Джузеппе Гарибальди, за тем, как правители Пармы и Модены лишились своих престолов, неаполитанский король Франциск II бежал из Неаполя в крепость Гаэта, а войска папского престола капитулировали перед армией Виктора-Эммануила. Разворачивая национальное движение в сторону севера Италии, Наполеон III намеревался больнее ударить по Австрии. В Германии вновь заговорили об опасности общегерманской войны против Франции и Сардинии. Вот почему еще в Теплице германские государи обсуждали линию обороны Венеция-устье Рейна.

Петербург имел все основания быть недовольным действиями Наполеона III [445]. Во-первых, свержение законных итальянских правителей грубо нарушало третью статью российско-французского тайного договора 3 марта 1859 г., предусматривающую «соблюдение прав монархов, которые не примут участия в войне» [446]. Во-вторых, антиавстрийская политика Наполеона III через Италию могла ударить по Венгрии, а там недалеко было и до Польши.

Слухи о предстоящей встрече монарших особ в Варшаве вызвали бурный отклик в Европе. Ревностный сторонник союза с Россией граф Шарль де Морни передавал в письме Горчакову следующие слова императора Наполеона III: «Я крайне опечален этим варшавским свиданием не по существу, а по внешнему его виду. Огласка, политический эффект этой встречи принимаются в Европе за несомненный признак охлаждения с Францией, а это очень жаль и меня огорчает» [447]. В письме одного молодого дипломата из Лондона говорилось следующее: «Здесь полагают, что Варшавское свидание – не столько результат итальянского движения, сколько – французского движения. Рейн, Венеция, Польша – вот о чем будет идти речь гораздо более чем о Гарибальди. Варшава не значит: вмешательство в Италию, – но значит: невмешательство на Рейне, в Венгрии, в Польше. Таково, мне кажется, суждение английской публики. Вот почему в Англии не особенно тревожатся по поводу этого соглашения» [448]. Несмотря на то, что прусские либералы считали Англию гораздо более ценным союзником [449]в сравнении с экономически слабыми Россией и Австрией, известие о предстоящей встрече вызвало в Германии радость и воодушевление. Казалось, возрождается проверенная на деле охранительная система Священного союза, в которой Европе спокойно жилось до 1848 г. Министр-президент Гессен-Дармштад-та Райнхард Карл Фридрих фон Дальвиг в разговоре с французским посланником так отзывался о свидании: «Не из-за слишком нежной дружбы к Австрии решился Александр II принять варшавское свидание. Он хочет бороться с революцией из опасения, чтобы она не дошла до него, и для этого он наденет, как он недавно говорил, свой старый мундир австрийского полковника, чтобы галуны его снова блестели в глазах революционеров» [450].