Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Такой очередной французский трюк огорчил Петербург. В письмах в Берлин во второй половине 1860 г. Бисмарк чаще писал о том, что Александр II теперь еще больше убедился в необходимости российско-прусского сближения. На высказанное Бисмарком во время аудиенции 2 января 1861 г. предположение, что «в случае угрозы личное согласие и обоюдное расположение наших государей должно было бы стать сильнее, чем иные политические соображения, и следовало бы рассчитывать на тесное сотрудничество против враждебных тронам сил» Александр II ответил: «На это Вы можете положиться, и Ваш король знает, что он может рассчитывать на меня и без новых заверений с моей стороны» [460].

В течение всего последующего периода пребывания Бисмарка в Петербурге российский самодержец выражал ему уверения в своем желании поддерживать самые тесные связи с Пруссией. К этому его еще сильнее стали подталкивать события, разгоравшиеся в западных землях Российской империи. Поддержка Францией прав нации на самоопределение набрасывала на нее тень влияния на начало беспорядков в Царстве Польском и еще дальше отдаляла от нее Россию. Стремление российского императора к укреплению взаимоотношений с Пруссией стало сильнее, «с того момента, как (он – В. Д.) почувствовал в Польше французское «чёртово копыто». Е<���го> Вел<���ичество> лично преисполнен глубоким недоверием в отношении Наполеона» [461].

Обсуждение перспектив прусско-российских отношений между Александром II и Бисмарком продолжилось после возвращения Бисмарка из Пруссии, где он находился с июля по начало ноября 1861 г. в связи с подготовкой и участием в коронации Вильгельма I.

Проверяя настроения императора на возможные изменения в его оценке российско-прусских отношений, Бисмарк выражал надежду на то, что «в случае нападения с Запада можно будет рассчитывать на нашего старого союзника, а именно, Россию». Ответ Александра II обрадовал Бисмарка: «“Вне всякого сомнения“, – сказал на это император при многократном жесте утверждения» [462]. Свое отношение к Пруссии император демонстрировал не только высказываниями в адрес прусского короля, но также и подчеркнуто дружеским расположением к самому прусскому посланнику в Петербурге [463]. Бисмарк обращал внимание Берлина на предположение российского самодержца о том, что Пруссии едва ли удастся добиться от германских князей согласия на увеличение своего могущества конституционным путем, но сама идея этого «будет сопровождаться наилучшими пожеланиями» [464]императора. По мнению Бисмарка, пропрусская позиция Петербурга в германском вопросе оставалась неизменной, по крайней мере, «все здешние государственные деятели и даже сам князь Горчаков» были против реализации любого сценария, следствием которого стало бы ослабление Пруссии [465]. Доказательством этому служило то, что несмотря на потепления в российско-австрийских отношениях, «плохие, т. е. антиавстрийские настроения у большинства российских дипломатов» [466]сохранялись.

Несколько позже, в донесении конца ноября 1861 г., Бисмарк передавал содержание карандашной заметки, сделанной Александром II на полях донесения Будберга из Берлина. Напротив новостей о спорах в Германском союзе император написал: «Vive l’unité allemande!» О том, кого Россия поддержит в германском споре, Горчаков заявил на встрече с Бисмарком 23 ноября 1861 г.: «Мы желаем германского единства и могущества. Мы рассматриваем это как основное положение нашей собственной политики. Наш лучший друг в Германии – это Пруссия, и мы хотели бы, чтобы Германия консолидировалась под прусским руководством <���…> в области оборонительной мощи и благосостояния Германии, идущих рука об руку с нашей политикой, невозможно достичь каких бы то ни было практических результатов как только по пути прусского предводительства» [467]. Бисмарк считал, что «император не отклоняет консолидации германских отношений, поскольку он видит в них ручательство за мир» [468].

Бисмарк прекрасно понимал, что охранитель легитимных правительств и тронов, Петербург, станет поддерживать рост могущества Пруссии в Германии до тех пор, пока не поднимется вопрос об упразднении государственной независимости германских княжеств. Теперь Бисмарку важно было очень тонко донести до императора, что политика медиатизации была единственным способом сплотить ведомый прусским локомотивом к цели единой Германии состав германских государств. Прусский посланник выбрал единственно верное в этой ситуации решение подготовить Петербург к подобному развитию событий методом обоснованного убеждения.

Так, например, в беседах с Александром II и Горчаковым он все чаще стал апеллировать к тому, что успех германской обороны зависел от боеспособности Пруссии, а не общегерманских вооруженных сил. Если даже в сравнительно мирное время Пруссии противостоял возглавляемый Австрией мощный лагерь германских государств, среди которых были четыре королевства: Бавария, Саксония, Ганновер и Вюртемберг'"" – то в случае вероятного французского нападения возникала опасность перехода срединных германских государств на сторону Наполеона III. Бисмарк пытался таким образом сформировать у Александра II и Горчакова представление о государственном «одиночестве» Пруссии: «Наша вера основывается только на нас самих и на силе нашего собственного и германского национального чувства» [469]. Германское единство, о котором говорил Петербург, нарушалось, таким образом, самим фактом существования Германского союза. Логический выход заключался в стремлении реформировать сложившиеся отношения в Германии™. В одном из своих писем А. фон Белову Бисмарк выразил это более подробно: «Перед нами двойная задача: свидетельствовать о том, что существование союзной конституции не является нашим идеалом и что мы открыто стремимся к необходимому изменению законным путем, но не хотим через его нарушение всеми необходимыми способами прийти к безопасности и процветанию» [470].

Прусский политик старался убедить в этом официальный Петербург, но времени на эту тонкую работу оставалось все меньше, поскольку с начала 1862 г. Бисмарка ждала новая должность. Еще с февраля в письмах прусского министра иностранных дел Альбрехта фон Бернсторфа звучала мысль о возможном переводе Бисмарка с петербургского поста. Но только в начале апреля он узнал, что его переведут либо в Париж, либо в Лондон. Парламентский кризис, в который входила Пруссия, заставил короля Вильгельма отозвать Бисмарка из Петербурга в Берлин для дальнейших распоряжений.

Прощальная аудиенция Бисмарка у Александра II была одновременно по-дружески трогательной и насыщенной политическими темами и заверениями. «Император в весьма взволнованных выражениях уполномочил меня после возвращения в Берлин устно уверить Ваше Величество в том, – писал Бисмарк Вильгельму I, – что он решил при любых обстоятельствах крепко держаться тесной дружбы с Вашим Величеством. К этому его подталкивают не только кровные узы и унаследованные симпатии его сердца, но самый тесный союз с Пруссией признается единственно соответствующим интересам России» [471].