Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Однако проведением политики кнута в долгосрочной перспективе восстановить порядок в крае было едва ли возможным. Необходима была конструктивная программа взаимного сотрудничества: «Штык – это поддержка, но нельзя долгое время сидеть на этом штыке», – делился с Бисмарком Горчаков. Он прекрасно понимал, что рано или поздно возникнет необходимость восстановления работы царской администрации, а «в распоряжении Петербурга нет такого числа чиновников, на которых можно положиться», тем более знающих польский, французский и немецкий языки. Для этого Петербургу вновь был нужен Велёпольский. «Без его службы можно обойтись, но с большим трудом», – заключал Горчаков.

В Петербурге поддались влиянию Велёпольского уже настолько, что теперь А. М. Горчаков мог говорить: «Не понимаю, почему нельзя установить в Польше такую же автономию, как в Остзейских провинциях и Финляндии, жители которых очень довольны, что принадлежат России в такой форме».

Донесения Бисмарка свидетельствуют о наступившем зимой 1861–1862 гг. политическом затишье в Царстве Польском. Это подтверждают и воспоминания Милютина: «Уличные беспорядки, сборища, манифестации – почти прекратились, так что в исходе февраля 1862 года варшавское начальство признало возможным допустить некоторые облегчения в строгих полицейских правилах» [543].

По мнению Бисмарка, к началу 1862 г. император так и не смог сформировать определенную точку зрения в польском вопросе, что подтверждают мемуары Милютина. Александру II было невыносимо слышать о национальных требованиях поляков, его огорчала та неблагодарность, с которой поляки относились к его уступкам. Эти факторы пробуждали в императоре чувства, свойственные военному офицеру, склонному к силовому и немедленному решению вопроса. С другой стороны «его мягкое сердце и природное благодушие склоняли его к мерам кротким, примирительным, внушали ему желание испробовать все средства к установлению доброго согласия между Россией и Польшей» [544]. Колебания императора, бессилие чередующихся администраций в Царстве создали благоприятную почву для принятия представленного Велёпольским плана урегулирования польских дел, который поддержали великий князь Константин Николаевич, князья В. А. Долгоруков, П. А. Валуев и А. М. Горчаков.

Польские события 1862 г. нашли слабое освещение в донесениях Бисмарка. Отчасти это объяснялось его мыслями о скором переводе из Петербурга и началом министерского кризиса в Пруссии, частично его все более частыми рассуждениями о перспективе решения германского вопроса. Да и наступившее в Царстве затишье позволило сделать небольшую передышку в обсуждении польских дел.

Очередное обострение польских событий произошло в апреле 1862 г., когда Бисмарк отправлялся из Петербурга в Берлин, где его в скором времени ожидало назначение пост посланника Пруссии при дворе французского императора.

На прощальной аудиенции у императора 8 апреля среди прочих тем был затронут и польский вопрос [545]. Александр II сообщил Бисмарку, что «его надежды на долгое согласие с любой из партий польской знати исчезли». Чувство безысходности, как считал Бисмарк, царило в душе императора, огорчение от того, что политические уступки не воспринимались польским народом, стремящимся к полному отделению. «Не подлежит сомнению, – продолжал император, – что все польские партии не видят никакой иной конечной цели, кроме как восстановление Польши в границах 1772 года».

Самодержец особенно отметил, что «никогда полностью не доверял верности высказываний некоторых советников, выражающих надежду, что <���…> поляки будут жить так же едино с Россией как Норвегия со Швецией» и подчеркивал, что деятели польской эмиграции выступают за укрепление польского элемента в Царстве Польском и распространение его влияния в Западных губерниях. «Но не может быть и речи, – подводил итог Александр II, – что Россия допустит полонизацию изначально русских областей».

К оценке позиции императора Бисмарк подходил критически. Он обращал внимание Бернсторфа на сохранение у Александра II интереса к мирному урегулированию польского вопроса. Прусский посланник заметил, что в ходе беседы «император не смутился по поводу проведения желаемых преобразований, хотя и не льстил себя надеждой переманить этим польскую аристократию в ряды верных подданных». Он был убежден, что согласие польской знати на ведение конструктивного диалога с Петербургом было бы поддержано императором, и жесткий курс управления Польшей был бы вновь заменен либеральным.

Нерешительность Петербурга в польском вопросе, длившаяся уже более года, таила в себе угрозу для Пруссии. Жесткие меры царской администрации по подавлению беспорядков локализовали их территорией Царства Польского, что отводило угрозу от польских земель Прусского королевства. Такая политика, по мысли Бисмарка содействовала конструктивному развитию российско-прусских отношений в этом вопросе. Однако предрасположенность императора к преобразованиям в Царстве на фоне разделяемых представителями старорусской партии планов о восстановлении Польши – все это представляло угрозу государственным интересам Пруссии. К тому же, либеральные преобразования в Царстве находили живой отклик за Рейном и укрепляли российско-французские отношения, что было крайне нежелательно для Берлина.

Польский вопрос явился первой серьезной проверкой политики нового хозяина на Вильгельмштрассе. Им в октябре 1862 г. стал Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, занявший пост министра-президента и одновременно министра иностранных дел Королевства Пруссия.

Отступившая для Бисмарка на второй план в связи разыгравшимся конституционным конфликтом в ПруссииХVIII польская проблема вновь заявила о себе в начале 1863 г. И теперь, также как и год назад, Бисмарка волновала позиция, которую выберет Петербург в решении конфликта: «Для германского будущего Пруссии позиция России была вопросом первостепенного значения» [546]. В своих воспоминаниях он отмечал, что в России «разлад на почве отношений к польскому вопросу распространился вплоть до высших военных кругов <���…> происходившая в Петербурге борьба мнений была при моем отъезде оттуда в апреле 1862 г. весьма оживленной, и это продолжалось в течение первого года моей министерской деятельности» [547].

Бисмарк продолжал оставаться непримиримым противником польского суверенитета. Когда летом 1863 г. его упрекнули в том, что он не поддерживает справедливые требования поляков на обретение независимости, ответ не заставил себя ждать: «Видите ли, эти люди не имеют никакой иной цели, как всех нас: Вас, а также и меня – повесить, и это им вполне удастся, как только они смогут прийти к власти – это только вопрос времени. Поэтому долг всех, кто сейчас держит в своих руках бразды правления, повесить как можно больше из этих субъектов, чтобы тем самым по возможности отсрочить момент, когда, покачиваясь, будем висеть мы» [548]. На этой почве Бисмарк в скором времени даже стал восприниматься в палате депутатов «российским вассалом», проводившим пророссийскую политику. В действительности же, в политике государственных интересов Бисмарка повышенное внимание к России объяснялось ответом на следующий вопрос: «Какое направление преобладало в русском кабинете – дружественное Польше или антипольское, стремление к панславистскому, антигерманскому братанию между русскими и поляками или идея взаимной поддержки русской и прусской политики» [549].