Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Вильгельму I Бисмарк писал 4 апреля 1861 г.: «Его Величество Император надеется, что новое устройство создаст если и не удовлетворение всех партий, то хотя бы терпимый modus vivendi у большинства поляков». Из «ведомственных и вневедомственных кругов» Бисмарку стало известно о том, что полякам удастся получить большие уступки, «если они и дальше будут шествовать по уже выбранному пути, но с достаточной осмотрительностью и дисциплиной». Беспорядки поэтому не прекращались, поскольку «поляки рассматривали сделанные им уступки как средство получить новые» [509].

В этой связи в Берлине довольно скептически относились к заверениям Александра II в решительности дальнейших действий в Польше, где законная «власть имеет полное право подавлять бунт и отвечать на нападения» [510]. Чуть позже, временно замещавший Бисмарка осенью 1861 г. в Петербурге секретарь прусской дипломатической миссии К. фон Шлёцер, рассуждая о появившихся в российской столице прокламациях «Великорусса» и выдвигаемых в них требованиях немедленного признания независимости Польши, писал: «Я всего лишь спрашиваю: возможно ли было распространение таких прокламаций в правление императора Николая? – Нет <���…> всеми слоями общества овладело какое-то брожение» [511].

На выбор Александром II мирного решения конфликта, по мнению Бисмарка, могло оказать влияние существовавшее в российском обществе, как он говорил, старорусское либеральное дворянство. Бисмарк считал губительными распространяемые в этой «партии» представления о том, что «обладание Варшавой является тяжелым бременем для России и что без опасности для последней можно пойти на создание независимого польского государства» [512]. По мнению Бисмарка, вместо Царства Польского представители этой партии «жаждут компенсацию во владении русинскими православными восточными землями Галиции, на Востоке» [513], что противоречило государственным интересам России. Он связывал политику этой дворянской группы скорее с происходившими в России социальными изменениями в крестьянском вопросе™ и подчеркивал: «Они предвидят, что император позволит им в России также много, как и полякам; они надеются отыграть политические права, которые они потеряли в социальной сфере вследствие отмены крепостного права» [514]. Прусский посланник отмечал, что «эти идеи не представлены политическими фантастами, но влиятельнейшими людьми в зрелых годах, чье мнение, вследствие их ведомственного положения, оказывает влияния на правительственные постановления». Бисмарк не называл имен, что свойственно его донесениям, но несомненно то, что они входили в петербургский круг общения Бисмарка, поскольку ему неоднократно «удавалось убеждать их в абсурдности этих идей» [515].

Еще со времен франкфуртской миссии Бисмарк категорически отрицал возможность предоставления Польше независимости, поскольку восстановление Польши автоматически поднимало вопрос об отторжении от Пруссии провинции Позен. Польские области, в которых проживало полтора миллиона человек, были важным регионом Прусского королевства, особенно с точки зрения промышленного развития этих территорий и их сельскохозяйственного значения. Даже прусские либералы, считая поляков отважной, разделенной нацией, поднявшей мятеж против своих угнетателей, все же не поддерживали восстановление их былого государства [516].

Опасность восстановления Польши Бисмарк рассматривал и в международном аспекте. Он считал, что с восстановлением польского католического государства на востоке Европы усилится влияние Франции в этом регионе и поляки «станут самыми рьяными и хищническими союзниками любого врага России и Пруссии, невыносимыми соседями, и их честолюбие непрерывно будет направлено на отвоевание старопольских границ». По его мнению, речь шла о том, чтобы выбрать, кем быть: «Молотом или наковальней». Принимая во внимание такого опасного соседа, он считал «размежевание между Россией и Пруссией просто немыслимым» [517]. Одно из самых резких высказываний о поляках и Польше Бисмарк поместил в своем письме сестре от 14 (26) марта 1861 года. Он писал, что поляки «отчаялись в самой жизни; я полностью сочувствую их положению, но если мы желаем сохранить самих себя, нам ничего не остается делать, как уничтожать их». Бисмарк в свойственной его посланиям манере использовал яркую аллегорию: «Волк не виноват в том, что его создал таким Господь, однако этого самого волка убивают, как только представляется возможность» [518].

После публикации Высочайшего Указа 14 (26) марта о реформах в управлении Царством Польским началась подготовка к введению новых учреждений. Все назначаемые лица были польского происхождения. Так, например, главным директором Правительственной комиссии духовных дел и народного просвещения был назначен граф Александр Велёпольский, маркиз Гонзаго-Мышковский. Милютин характеризовал его, как «одного из крупных представителей польской аристократии, человека твердого характера и самостоятельного направления» [519]. Политическая линия графа Велёпольского была нацелена на восстановление в Польше национальных институтов, введение дарованной Александром I в 1815 г. конституции. В 1846 г. Велёпольский обнародовал в Брюсселе памфлет [520], ключевой мыслью которого было примирение Польши и России во имя общеславянской идеи. Это обстоятельство, а также личные качества Велёпольского оттолкнули от него руководителей польской эмиграции, и рассорило, в особенности, с А. Замойским, противником любого компромисса в отношениях поляков к русскому правительству.

Личность Велёпольского для Петербурга была важна как доказательство того, что с царским правительством поляки сотрудничать могут, и такая работа будет весьма продуктивна, если народные бунты прекратятся. Горчаков, по словам Бисмарка, надеялся, что «графа Велёпольского оставят на императорской службе, для того, чтобы не рвать последнее звено цепи, и чтобы не показалось, что ни один поляк не может работать с императором» [521]. В своих воспоминаниях Милютин отмечал: «Маркиз Велёпольский <���…> произвел самое внушительное впечатление своим самоуверенным, докторальным тоном и обаятельною диалектикою. В особенности князь А. М. Горчаков, П. А. Валуев, князь В. А. Долгоруков совсем поддались чарам польского аристократа» [522].

Энергичный Велёпольский с первых же дней приступил к активным действиям. Он распорядился, чтобы с амвонов всех костелов было объявлено о твердом желании правительства осуществить процесс перевода барщины на оброк. Он требовал роспуска Земледельческого общества, чтобы нанести удар по своему непримиримому противнику графу А. Замойскому. Вскоре Велёпольский был назначен руководителем Правительственной комиссии юстиции. По его совету М. Д. Горчаков 25 марта распорядился закрыть Земледельческое общество, которое, согласно указу наместника, «приняло характер резко политический, несовместимый с целью его существования» [523]. Нетрудно догадаться, что это решение вызвало всплеск политических демонстраций 26, 27 марта, приведших к столкновению с правительственными войсками [524]. В анонимных письмах Велёпольскому угрожали смертью [525].