Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Какое же значение, по мнению Бисмарка, имело подписание конвенции для России? Во-первых, были ослаблены позиции профранцузской партииХ™, выступавшей за проведение реформ в Польше [646]. Во-вторых, победа антипольской, прогерманской партии означала продолжение Россией курса силового решения польского вопроса и укрепления связей Пруссии, фактически единственной страной, поддержавшей Россию в этих сложных обстоятельствах. И пусть «Санкт-Петербургские ведомости» цитировали газету «Nord», в которой значилось, что «против него (Бисмарка – В. Д.) мнение его собственной страны и Европы, союзных с ним и менее дружественных к нему правительств. Что же выйдет из такого запутанного положения? Мы опасаемся, – что только ряд поражений для него и, к сожалению, для Пруссии» [647]. Для Бисмарка победой было то, что «император Александр считает нас (Пруссию – В. Д.) друзьями по сравнению с Австрией и западными державами» [648]. В своих мемуарах он писал: «Военная конвенция <���…> имела для прусской политики скорее дипломатическое, нежели военное значение. Она олицетворяла собой победу, одержанную в кабинете русского царя прусской политикой над польской, которая была представлена Горчаковым, великим князем Константином, Велёпольским и другими влиятельными лицами. Достигнутый таким образом результат опирался на непосредственное решение императора вопреки стремлениям министров <���…> В этом смысле довольно незначительное, с военной точки зрения, соглашение выполнило свою задачу с лихвой» [649].

Если в начале марта Горчакову еще казалось, что «ни Франция, ни Англия не желают заходить слишком далеко, и мне кажется, что они наблюдают друг за другом и просчитывают, кто сделает наименее акцентированный шаг» [650], то к середине весны картина стала меняться. Европейские государства предприняли дипломатический демарш против России. 17 апреля 1863 г. герцог де Монтебелло, лорд Нэйпир и граф Тун, «имитируя единство» [651], передали Александру II через Горчакова депеши своих правительств [652], в которых порицались действия царской администрации в Польше, а также настойчиво рекомендовалось «принять радикальные меры к успокоению и удовлетворению Польши» [653].

Вывод Ревуненкова о том, что Россия, «заключив ненужное ей соглашение с Пруссией <���…> сама дала Франции повод сойти с позиции невмешательства и очутилась перед перспективой серьезных международных осложнений» [654], спорен. По международному праву, участницами разделения Польши были Россия, Пруссия и Австрия – и лишь они имели право рассматривать польский вопрос как внутригосударственныйХХVII. Россия и Пруссия и прежде: в 1830 г.ХХVIII, 1833 г.ХХIХ и 1844 г.ХХХ – договаривались о взаимодействии в подавлении беспорядков в польских землях. Поэтому, исходя из обозначенных документов «Европа (могла бы – В. Д.) успокоиться насчет вмешательства других держав в наши домашние дела» [655], а попытка иных стран вмешаться в обсуждение этого вопроса с юридической точки зрения могла восприниматься в Петербурге как вторжение во внутриполитические дела государства.

Западные державы предпринимали попытки уговорить Берлин выступить против России. Эту тему в разговоре с Бисмарком 4 апреля поднял английский посол Бьюкенен, но министр-президент отвечал категорическим отказом, ручаясь в том, что требования поляков не ограничатся лозунгами о проведении либеральных преобразований [656].

Бисмарк опасался, что в результате этого коллективного выступления великих держав «петербургский кабинет попытается договориться с одной из трех держав и, в конечном итоге, произойдет новое присоединение России к французской политике вплоть до полного подчинения последней» [657]. Кстати, «Санкт-Петербургские ведомости» передавали, что в Париже наравне с обсуждением возможного разрыва дипломатических отношений с Россией распространялось мнение о том, что «дружба между Россией и Францией прочнее, чем когда-нибудь. Опасности разрыва нет никакой. Французское правительство старается склонить инсургентов к покорности, русское (правительство – В. Д.) <���…> готово даровать Царству Польскому учреждения, подобные французским» [658]. В таком случае Бисмарку следовало бы начинать все с нуля. Австрийский посланник в Берлине граф Карольи писал министру Рехбергу: «Все главное внимание берлинского кабинета в настоящий момент направлено на то, чтобы отдалить Россию все сильнее и сильнее и как можно более определенно от альянса с Францией, чтобы, с одной стороны, опереться на Россию против Франции, а с другой стороны, помешать ей провести в Польше политику, которая даст начало независимости польского элемента» [659]; даже если бы «народы, симпатии которых проявились вновь в пользу польского дела, рукоплескали (бы – В. Д.) могущественному государю, совершившему либеральное дело и исполнившему желания консервативной Европы» [660].

Карольи верно уловил две важные задачи, над решением которых работал в эти дни Бисмарк. Так, 22 апреля 1863 г. Бисмарк писал Вертеру, что независимая, открытая для революции и либерализма Польша станет «французским лагерем на Висле, сильным поводом для центральноевропейского и восточного переустройства» [661]. К этому же в циркулярной депеше прусским миссиям Бисмарк добавлял также и необходимость противодействия российско-французскому альянсу [662].

Выход из сложившейся ситуации Бисмарк видел в сохранении и укреплении дружественных отношений с Петербургом. Вторым действенным средством он считал смягчение давления на Россию со стороны европейских держав, что ослабляло вероятность российско-французского сближения. Используя противоречия между западными державами, а также тот факт, что «примирительные, но твердые» [663]ответные депеши Горчакова от 14 (26) апреля «поставили в затруднительное положение три державы, принявшие Польшу под свое покровительство» [664], Бисмарк попытался ослабить коалицию изнутри, начав с Австрии [665]. С этим были согласны в Петербурге. «Если Бисмарк хочет, чтобы между Пруссией и Россией продолжалось аналогичное взаимодействие, – писал Горчаков Убри, – мы могли бы, я думаю, оказать его» [666]. О менее воинственном по сравнению с Францией и Англией поведении Австрии сообщала «Кельнская газета»: «Полагают, что нота, посланная Австрией в Санкт-Петербург, составляет не начало, а конец деятельности этой державы в польском вопросе и Австрия решительно отвернулась от Франции» [667], к аналогичным выводам приходили и в Берлине [668].

Бисмарк убеждал австрийцев в том, что независимая Польша будет постоянно враждебна к странам, участвовавшим в ее разделе. В этой связи об ошибочности занятой Австрией позиции заявлял и Петербург. Горчаков указывал на опасность подъема национального движения в Польше и Венгрии для самой Австрии [669], а также критиковал попытку Вены использовать польский вопрос для того, чтобы «сплотить вокруг себя как можно больше правительств и, в частности, правительства Германии» [670].