Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Бисмарк обращал внимание также и англичан на то, что восстановление независимой Польши способствовало бы усилению авторитета Франции, что не было в интересах Великобритании [671]. Об этом же говорили и в России [672].

Бисмарк поддерживал австрийские и английские предложения, например, по объявлению амнистии в Царстве Польском для лиц, не отметившихся особо яростными выпадами в сторону царской администрации. Подобными мерами Россия, по его мнению, кардинально ничего не меняя в управлении Царством, формально демонстрировала согласие выполнить отдельные требования западных держав. Таким образом, по мысли Бисмарка, манифест императора Александра II о даровании амнистии должен был способствовать снижению антироссийской риторики в Европе [673].

Учитывая поднявшуюся в связи с польским восстанием волну национального патриотизма [674], Бисмарк не исключал вероятность обострения отношений России с западными державами вплоть до войны. Приходившие от Редерна новости убеждали его в этом: «Императорский кабинет решил защищать право на владение Польшей от посягательств извне с оружием в руках» [675]. В таком развитии событий сохранение Пруссией нейтралитета, по мысли Бисмарка, было бы ошибочным и едва ли возможным, поскольку она не смогла бы спокойно наблюдать за вооруженными действиями французов в Польше [676].

В этих непростых политических обстоятельствах уровень доверия Петербурга к Берлину [677], этому «дружественному нам двору» [678], значительно повысился. Он повысился настолько, что Горчаков даже просил Убри сообщить Бисмарку о желании Александра II передать Наполеону III через Будберга свое искреннее стремление к сохранению тесных отношений с Францией, несмотря на складывающиеся в Европе обстоятельства, а также просьбу получить ясное представление о тех истинных целях, которые Париж преследовал в польском вопросе [679].

Учитывая опыт Горчакова, можно, правда, сделать другой важный вывод. Передавая эту конфиденциальную информацию, Петербург кроме засвидетельствования Берлину высокого доверия, посылал Бисмарку не менее важный сигнал. Его значение заключалось в том, что Россия не исключала возможность самостоятельно разрушить коалицию западных держав неожиданным шагом в сторону потепления российско-французских отношений путем проведения ряда преобразований в Царстве Польском. В условиях демарша западных держав Россия таким образом, по мысли Горчакова, могла гарантировать себе поддержку со стороны Пруссии. Обладая такой информацией, Берлин теперь не мог позволить себе какие-то вольности в отношениях с Россией и был вынужден поддерживать Петербург до самого конца, чтобы нежелательное для него российско-французское сближение не стало очевидным фактом.

Эта новость была воспринята в Берлине с большим беспокойством. Правда, Горчаков не был бы Горчаковым, если бы в отношениях с Пруссией и Францией не вел тройную игру, суть которой становится понятнее при знакомстве с его очередным письмом Убри [680]. Укоряя Бисмарка в недальновидности, российский министр сообщал Убри, что на самом деле Россия не стремилась ни к какому союзу с Францией: «В интересах всеобщего мира, чтобы мы не убедили французское правительство безвозвратно сжечь свои корабли в отношении нас, но, наоборот, оставили двери открытыми, чтобы следить за его шагами». Непонимание Берлином этого очевидного факта удивляло Горчакова: «Предположение, что несколько медовых слов заставят нас потерять рассудок, – это действительно обвинению нас в ослеплении, упрек, который мы не можем принять». Объяснить Бисмарку истинные мотивы поведения Петербурга Горчаков отказывался, поскольку «Бисмарк слишком дерзок, слишком органично экспансивен, чист, чтобы мы могли без неудобств показать ему наши личные мысли, белое на черном. Не желая того, он бы злоупотребил этим».

Бисмарк оказывался не только в довольно сложных внешнеполитических обстоятельствах, но и в непростых внутриполитических. Он не мог исключать из своего расклада настроения в прусском парламенте, где нередко имели место высказывания против усиления прусско-российского взаимодействия. Так, по мнению депутата от Германской прогрессистской партии, доктора Юлиуса Фаухера, «если Россия и Пруссия станут друг друга поддерживать, тогда за рубежом это будет воспринято таким образом, как будто они составляют единое государство, угрожающее европейскому равновесию». В этой связи депутат призывал более следить за сохранением европейской безопасности [681]. Вместе с тем, Бисмарк, конечно, не был одинок. Его курс на укрепление союзнических отношений с Россией продолжали поддерживать не только консерваторы, но также и либералы правого толка, как, например, Карл Фридрих фон Финке, заявлявший об отсутствии угрозы со стороны России и о том, что ее интересы идут «рука об руку» с интересами Пруссии [682]. Помимо этого ощущалось единство и в правительстве. Министр внутренних дел Пруссии, граф Фридрих Альбрехт цу Ойленбург заявлял, что «мы рассматриваем происходящее в Польше не как войну между Польшей и Россией, но мы рассматриваем это как польское восстание против сопредельного и дружественного нам российского правительства» [683].

В таких сложных условиях Бисмарк продолжал действовать в рамках исключительно прусских государственных интересов, поэтому и не спешил с присоединением к России в её противостоянии с западными державами. Учитывая стратегические интересы Пруссии, Бисмарк отмечал в промемории 5 мая 1863 г.: «Альянс Пруссии и России применительно к требованиям нашей самообороны не находится ни в наших намерениях, ни в наших интересах. До этого у нас были свободные руки в данном отношении, и мы не расположены связывать себя в каком-либо направлении, если того не потребует необходимость» [684].

Ревуненков использовал этот документ для критики слов Александра II из письма 1 июня 1863 г. Вильгельму I: «Я знаю, что я могу рассчитывать на Вас, но в каком случае и в какой мере Ваши интересы приведут Вас к активному содействию? Я обращаюсь к Вам не с дипломатическим предложением, а апеллирую к Вашей честной дружбе» [685]. По словам Ревуненкова, «нужно было очень мало считаться с действительностью, чтобы питать такую уверенность к прусской дружбе, какую выказывал царь. О прусской политике он судил, исходя не из нее самой, а из тех предвзятых представлений, какое он о ней составил. И там, где были лишь двуличие и нечестная политическая игра, там он видел полную взаимность и готовность к услугам» [686].

Однако значение дипломатической поддержки Пруссии приобретало для России все большее значение, особенно после очередного получения Горчаковым направленных 17 июня 1863 г. из Франции, Англии и Австрии нот, в которых России предъявлялись требования о проведении реформ в Польше [687]. Еще 9 июня 1863 г., когда в Европе шла подготовка депеш в адрес России, Бисмарк писал Вертеру об их безрезультатности, поскольку в России они были бы восприняты как «прямое вмешательство в российский суверенитет» [688].