Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

«Санкт-Петербургские ведомости» отмечали всю серьезность, с которой прусское правительство отнеслось к венгерскому вопросу [1283]. По мнению редакции, «Пруссия поступила весьма искусно, объявив о сочувствии своем к национальным стремлениям негерманских народностей Австрийской империи, и о желании содействовать осуществлению их национальных стремлений» [1284]. Однако официальный Петербург совершенно не желал мириться с появлением неподалеку от своих границ любых очагов беспорядков на национальной, пусть даже и антиавстрийской, почве. Горчаков доводил до сведения находившегося в Берлине Убри, что «императора не менее поразил язык прокламаций, которые прусское правительство распространяло в Богемии и Моравии. Это прямой призыв к революции, зародыш опустошения и бунта, привитого подданными против своего государя» [1285]. Ответ России на развитие событий по такому сценарию был бы очень жестким для Берлина, поскольку для России еще была чувствительной польская рана.

В поступивших почти одновременно в Берлин письмах Наполеона III [1286]и Александра II [1287]на имя Вильгельма I речь шла об осложнении европейских событий и возможном росте революционных последствий. Холодный тон письма российского императора подкреплялся словами: «Есть вероятность, что Вы, возможно, восстановите против себя почти единодушное голосование великих держав» [1288].

Берлин готовил решительные ответы, основные положения которых Бисмарк передал в предписаниях Редерну [1289]и Гольцу [1290]. Прусский министр-президент подчеркивал нежелание Берлина ухудшать сложившееся в Европе положение дел. В ходе мирных переговоров прусская сторона обязалась сохранять в неприкосновенности границу с Австрией в Богемии, но требовала «гарантированного положения в Северной Германии путем создания вследствие территориального приобретения нового государственного объединения и крепкой военной организации». Бисмарк конкретизировал территорию Северной Германии, которую Пруссия считала областью своих интересов, между Балтийским побережьем и рекой Майн. Пруссия также заверяла Францию и Россию в отсутствии у нее любых территориальных притязаний в Южной Германии.

Такая программа неожиданно получила одобрение в Париже, где Наполеон III изменил свое первоначальное мнение. В телеграмме прусскому посланнику во Флоренци Узедому [1291]Бисмарк сообщал прусские условия перемирия, поддержанные Францией. Главным из них было требование к Австрии признать распад Германского союза и организацию новой международной структуры без своего участия™, аннексию Пруссией Шлезвига и Гольштейна. Германия фактически делилась пополам на Северогерманский союз с военным подчинением Пруссии и независимый Южногерманский союз. Также признавалась целостность Австрийской империи за исключением Венеции. Таким образом, резюмировали к своему удивлению «Московские ведомости», Франция соглашалась на «прусскую программу относительно Германии, (состоявшую – В. Д.) в решительном противоречии с той, которой держался до сих пор император Наполеон» [1292]. Горчаков верно отметил, что результатом ошибочной политики Австрии стало то, что «у ворот Вены стоит враг, а Франция, верная культу победителя, покинула Австрию» [1293].

В этих обстоятельствах Горчаков сообщал Убри в Берлин, что «наша роль, как бы ни затягивалась война, состоит в абсолютном воздержании <���…> У нас могут быть симпатии, могут быть даже антипатии, но сейчас не время вызывать их. Наши действия должны быть очищены от любых помех подобного рода» [1294].

И когда, по мнению Бисмарка, для Пруссии все уже стало складываться хорошо, вдруг последовал совершенно неожиданный удар от Вильгельма I. Прусский король выразил свое несогласие с одобренными Наполеоном III прусскими же условиями перемирия. Теперь он настаивал на том, чтобы Пруссия не только утвердилась в Северной Германии, но и присоединила к своей территории часть земель Силезии, Саксонии, Ганновера, Гессена и даже Баварии. Бисмарк прекрасно понимал, чем это грозило для Пруссии. Во время разговоров с французским дипломатом Бенедетти ему стало ясно, что лишь «увеличение Пруссии максимум на 4 миллиона душ в Северной Германии при сохранении Майна в качестве южной границы не повлечет за собой французского вмешательства» [1295]. В противном случае из положения наблюдателя вышла бы не только Франция, но и Россия [1296]. Бисмарк считал, что одобренные французами завоевания Пруссии и так уже «заключали в себе все, что нам было нужно: свободу действий в Германии» [1297].

Мемуары Бисмарка ярко описывают накал страстей и схватку интересов, происходившие в это время в прусской Главной квартире. 23 июля под председательством короля состоялся военный совет, который вследствие физического недомогания и нервного истощения Бисмарка был проведен в его комнате. В ходе эмоциональных дискуссий король стал на сторону военного большинства, требовавшего победоносное вступление в Вену и широких территориальных уступок со стороны Австрии. Оставшись со своей позицией в одиночестве и не будучи в силах совладать с очевидным ему заблуждением военных, Бисмарк даже эмоционально покинул совещание.

На следующий день он составил на имя короля памятную записку, в которой доказывал исключительную правоту своей точки зрения. В конце он обращался к королю с просьбой об отставке с поста министра-президента в случае продолжения войны. При изложении своих взглядов Бисмарк специально сделал акцент на занимаемую Петербургом позицию. Он подчеркивал, что российский император и Горчаков с пристальным вниманием ожидают, какими будут выдвигаемые Пруссией условия мирного договора. Бисмарк не сомневался в том, что «родственные отношения российского императорского дома с германскими династиями порождают тревогу, что симпатии к ним будут иметь решающее значение в дальнейших переговорах» [1298].

Эту информацию Бисмарк получил из Петербурга. Еще в начале июля Горчаков высказывал Редерну свои переживания: «Я надеюсь, что вы будете великодушны; в действительности же мы не сможем допустить, чтобы Пруссия вырвала себе всю Германию» [1299]. Для России, безусловно, было неприемлемо ущемление прав законных германских правителей, родственных Российскому императорскому дому.

Бисмарк отчасти лукавил. Он прекрасно понимал, что Россия не сможет стать во враждебную позицию по отношению к Пруссии в условиях, когда Наполеон III старался использовать войну в личных интересах [1300]. Перспектива заключения франко-прусского [1301]или франко-австрийского [1302]договора имела для международного положения России одинаково угрожающий характер. Горчаков всячески противился этому. В своем предписании Убри он обращал внимание на важность Пруссии для России: «На современной карте Европы нет государства, согласие с которым было бы более рационально для нас» [1303]. Свободнее в оценках было российское общественное мнение, в котором Пруссия, как «единственное германское государство, проявившее свою национальную силу и свою политическую состоятельность», противопоставлялась «мелкому, пошленькому и хвастливому патриотизму, который проявился между французами», [1304]а также «высокомерному главе возвеличенного европейской историей дома Габсбургов, <���которому> не раз еще придется раскаяться в своей политике относительно России во время Восточной войны и дипломатического вмешательства 1863 г.» [1305].