Василий Дударев - Бисмарк и Россия. 1851-1871 гг.

Прусский политик изображал события так, что прежний план отделения от северогерманских государств некоторых территорий в пользу Пруссии и дельнейшее существование различных династий на престолах германских государств, «решительно и резко противоречил настроению населения». Он считал, что справедливым было бы оставить королевство Саксонию неделимым, а «Ганновер и Кургессен полностью присоединить» в силу того, что население этих государств выразило желание лучше быть полностью подчиненным Пруссии, чем оказаться разделенным. Главным аргументом этого территориального приобретения послужила недавняя война, в которой Пруссия должна была опасаться угрозы со стороны этих государств, земли которых разделяли территорию владений короля Вильгельма I на две части. Бисмарк повторял, что в противном случае Пруссии предстоит столкнуться «со справедливыми обвинениями в трусости правительства» со стороны «храброго народа».

В обмен на это Бисмарк, учитывая связи прусского и российского монархов с Гессен-Дармштадтом, обязался вознаградить его землями, южнее Майна. Целостность Саксонии, что с самого начала мирных переговоров было принято как «conditio sine qua non мирных условий» [1348], Бисмарк признавал. Он заверял императора, что вхождение Саксонского королевства в Северогерманский союз будет чисто военным.

Свободные города: Гамбург, Бремен и Франкфурт – сохраняли свои права с учетом интересов прусских планов реформирования Союза, что эти города уже одобрили. Бисмарк также не обошел вниманием петербургского ставленника великого герцога Петра II Ольденбургского и поспешил обрадовать Петербург тем, что и его права в дальнейшем будут учтены.

Бисмарк полагал, что Россия за свой нейтралитет в войне рано или поздно потребует от Пруссии компенсаций. В нескольких письмах Редерну [1349]он просил узнать те условия, на которых российская сторона, может быть, в Галиции или на Востоке, могла согласиться с прусскими притязаниями. На эти запросы Редерн отвечал, что в высказываниях Горчакова на официальных встречах и личных беседах не было ни единого упоминания о подобных компенсациях [1350]. Воспоминания Милютина, однако, подтверждают правоту предположений Бисмарка. Еще в мае Горчаков просил военного министра «подготовить данные на тот случай <���…> что мы могли бы заявить свое желание изменить западную нашу границу». Милютин составил несколько проектов, однако его главной целью было «освободиться от невыгодного нашего положения в Царстве Польском обменом части его на Галицию» [1351]. Венский корреспондент «Allgemeine Zeitung» в своем сообщении 12 августа [1352]указывал, что Бисмарк, возможно, предложит России за ее благожелательный нейтралитет польские области прусской провинции Позен: такой шаг «полностью соответствовал бы политике Бисмарка, поскольку он, с одной стороны, освободил бы новую Пруссию от всех ненемецких элементов, а с другой – навел бы Россию на мысль о желании Галиции». Не вдаваясь в подробности, очевидно, что реализация любого из двух проектов привела бы в самом скором времени к жесткой схватке двух противников: Российской империи и империи Габсбургов.

В инструкции Мантейффелю Бисмарк не посвятил ни строчки возможным действиям Пруссии в случае, если Россия выдвинет свои требования, и не писал о том, на что Берлин мог бы дать свое согласие. В предписании Гольцу на следующий день после подготовки инструкции Мантейффелю Бисмарк еще раз повторил уверенность в следующем: «Согласно последним высказываниям императора России, мы можем заключить, что он небудет противостоять нашим аннексиям, без того, чтобы Россия рассматривала компенсации за свой, не обещанный нам накануне (войны – В. Д.) нейтралитет» [1353].

Однако в начале августа Бисмарку стало известно, что во влиятельном в Петербурге обществе великой княгини Елены Павловны, в котором ему самому не раз приходилось бывать, неоднократно звучали высказывания о необходимости для России отменить ограничительные статьи Парижского мираLIII. Об этом рассуждал и сам Горчаков. Анализируя состояние международных дел, он констатировал, что «договор 1856 г. уже нарушен в некоторых его существенных положениях», и в этой связи спрашивал: «Будет ли он неуязвимым в статьях, направленных против нас?» [1354]Он, конечно же, имел в виду восточный вопрос, хотя и отмечал в то время, что «ни в намерения императора, ни в интересы России не входит восстановление Черноморского флота в его прежних пропорциях. Нам это не нужно. Это, скорее, вопрос чести, чем влияния» [1355].

Бисмарк молниеносно отреагировал на эту информацию и телеграфировал Мантейффелю, что, «если желание российской стороны об освобождении от Парижского мира в отношении Черного моря внезапно появится, обходитесь с ним любезно. Мы не имеем ни малейшего интереса к дальнейшему существованию этих ограничений» [1356].

О своем приеме Горчаковым и Александром II Мантейффель оставил интересное свидетельство [1357]. 9 августа генерал был любезно встречен в Петербурге российским министром. Горчаков «с большой симпатией» выразил в ходе короткой беседы Мантейффелю свое восхищение «большим положением, которое занял в настоящее время министр граф Бисмарк, но пожелал ему в запале успеха сохранять мудрую сдержанность, чтобы он, как выразился князь, остался в истории Пруссии как неподвижная звезда, а не как метеор». Мантейффель также подчеркивал желание Горчакова опровергнуть поступавшие в письмах из Парижа и Лондона сведения о его «враждебных по отношению к Пруссии» высказываниях, доказать, что предложения России взять на себя роль мирового посредника не являлись антипрусскими по своей сути, но были нацелены на законное признание достигнутых Пруссией в войне результатов.

В этот же день Мантейффелю была назначена аудиенция у императора. Александр II встретил прусского генерала «не немилостиво, но очень серьезно». С письмом короля Вильгельма император ознакомился с большим вниманием. Он выразил свое удовлетворение преданностью прусского короля монархическому курсу, однако констатировал, что на деле же «альянсы и соглашения, на которые пошла Пруссия накануне и в ходе войны, свидетельствовали об отступлении от консервативных принципов». Имелась, конечно же, в виду апелляция Бисмарка к национальным движениям в Венгрии. Свой вывод император подкрепил выдвинутым Пруссией предложением о созыве германского парламента, который, по его мнению, содержал в себе «опасность для монархических принципов» и побуждал к участию в нем населения южной Германии, следствием чего могла стать революция в данном регионе. Революционная опасность и слабость южногерманских правительств, по мнению императора, заставила бы их ориентироваться на Австрию. Внимательно изучая представленный Берлином через Мантейффеля проект условий мира, Александр II пришел к выводу, что он «принес бы с собой преобразование Центральной Европы, и все европейские державы были бы единодушны в том, что ни одно государство не имеет право санкционировать подобные изменения в одностороннем порядке, и что Пруссии было необходимо показать свою умеренность, дабы утвердить действительно приемлемое положение вещей».