Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

Например, рассказывая о происхождении Салического закона, Роберт Редмэн отмечает, что его автор, король Фарамунд, «не хотел незаконно напасть на английских государей или оказать французам благодеяние», целью этого правителя было наказание распутства французских женщин [1066]. Иногда от обобщений англичане переходят к конкретным примерам. Так, Томас Уолсингем заметил, что развратный Бертран Дюгеклен гнуснейшим образом готов потакать своей похоти, «отвергая христианскую религию и совокупляясь с иудейской женщиной» [1067]. Жанна д'Арк — героиня французского народа — была, по мнению англичан, не только ведьмой, но и далеко не столь целомудренной, как она пыталась себя изобразить [1068]. Жанна, по версии английского первопечатника Уильяма Кэкстона, показала на допросе, желая выиграть время, что была беременной [1069]. Тема «беременности» Жанны была популяризована Шекспиром в «Генрихе VI». В трактовке великого поэта во время судебного процесса Жанна перебирала имена могущественных сеньоров, утверждая, что имела с ними связь [1070]. Другие историографы, хотя и не отрицают полностью ее девственность, отмечают, что она оставалась девицей, «поскольку была так уродлива лицом, что ни один мужчина не пожелал ее, а вовсе не потому, что она дала обет жить целомудренно и сохранять невинность [1071]». Однако в наиболее откровенной форме развратность французов высмеял автор написанной в середине XIV в. поэмы «Спор англичанина и француза». Желая унизить французов, анонимный поэт упрекает их мужчин в женственности («женское поведение скрывает мужа») и половой несостоятельности, которая вынуждает похотливых француженок заниматься самоудовлетворением:

Этот поэт уверен, что склонность к прелюбодеянию и пьянству отразилась даже на цвете лица всех представителей вражеского народа: по сравнению с благородной бледностью англичан лица французов более темные и румяные [1073]. О чрезмерном, с английской точки зрения, пристрастии французов к вину пишут и другие авторы [1074].

В Средние века представления о воинской доблести были напрямую связаны со справедливостью и благочестием. Готовность бесстрашно вступить в бой пусть даже со значительно превосходящими силами противника порождалась Уверенностью в победе, которую, в свою очередь, внушало благочестивым защитникам справедливости убеждение в божественной поддержке. Напротив, осознание того, что совершаемые действия противны воле Всевышнего, отнимало желание брать в руки оружие, внушало сомнения и порождало мысли о спасении бегством. Таким образом, личная храбрость нередко трактовалась как добродетель, зависящая от благочестия и справедливости.

Постоянно намекая на неприязнь правителей Англии к войне между христианами, историографы также интенсивно превозносили проявление их воинских достоинств. В проанглийских политических сочинениях XIV в. удалось найти лишь одно обвинение Эдуарда III в трусости — оно исходило от его вассала графа Артуа, автора знаменитой поэмы «Клятва цапли», желавшего изобразить инициатором войны своего сеньора. Поэт рассказывает о том, что еще в 1338 г. король Англии «с любовью и нежностью» относился к «узурпатору», рассматривая его как «верного соседа»: «Он [Эдуард. — Е. К .] не задумывал против него ни битв, ни распрей» [1075]. Это продолжалось до того момента, пока граф Артуа, находившийся в то время в Англии, в присутствии всего королевского двора не бросил Эдуарду III обвинение в том, что он:

Во всех остальных текстах Эдуард III изображен доблестным рыцарем без страха и упрека, совершенно не похожим на Филиппа Валуа — «человека с заячьим сердцем», «позор рыцарства». Как уже отмечалось ранее, довольно часто в политической поэзии и исторических сочинениях XIV в. Эдуард III именовался вепрем или же просто ассоциировался с этим животным. Эта метафора восходит к знаменитому «пророчеству Мерлина» из «Истории бриттов» Гальфрида Монмутского, в котором предсказывалось, что некий «доблестный вепрь… в галльских лесах покажет, до чего остры его клыки» [1077]. Ориентируясь на популярность при английском дворе аллегории с вепрем, анонимный автор «Инвективы против Франции» перенес на образ молодого Эдуарда физические характеристики этого животного — храбрость и силу:

Согласно текстам английских хроник, короли Англии ни разу не отступили перед врагом, совершая подвиги, достойные легендарных героев: Гектора, Цезаря, короля Артура, Роланда и Оливье [1079]. Своим примером они вдохновляли солдат на битвы с превосходящими во много раз силами противников, в которых англичане неизбежно побеждали. Шестнадцатилетний принц Уэльский, будущий Генрих V, был ранен в битве при Шрусбери (21 июня 1403 г.). Однако он отказался покинуть поле боя, сказав: «С каким рвением наши люди бросятся в битву, когда они увидят меня, их принца, сына короля, отступившим в страхе? Я потому и получил ранение, что всегда нахожусь впереди войска. А поэтому я могу не только словами, но и личным примером вдохнуть храбрость в наших людей. Именно так должен поступать настоящий принц» [1080]. Генрих V изображался английскими историографами как король, наделенный одними добродетелями: благоразумный, справедливый, добрый и благочестивый, главными же его достоинствами были воинские доблести: сила, отвага, мощь, храбрость. Современники сравнивали его с Марсом и Гектором, Карлом Великим и Хлодвигом, Артуром и Александром. В хрониках, а также многочисленных песнях, поэмах и балладах, воспевающих битву при Азенкуре, обычно приводится речь короля-рыцаря накануне решающего сражения. Осознавая, что его небольшому войску, измученному тяжелейшим переходом от Арфлера, предстоит противостоять «всей мощи французов», предводительствуемых «всеми лордами Франции», король обратился к своим воинам. Его речь вдохнула в изможденных людей силы [1081], «для того чтобы каждый солдат был в хорошем расположении духа» [1082]. Содержание этой речи примерно одинаково во всех текстах, что в первую очередь объясняется ее традиционностью, ориентацией на существующие в исторической литературе топосы и клише. Вместе с тем нельзя отрицать, что получивший неплохое образование государь, стремясь подражать героям прошлого, вполне мог на самом деле произнести речь, не сильно отличающуюся от той, что приписывали ему восторженные хронисты. «Как истинный король и рыцарь», он обещал, что Англия не будет платить за него выкуп и, если так будет суждено судьбой, он будет среди тех бесстрашных рыцарей, которые погибнут в этой битве. Лучникам, составившим основу английского войска в этом сражении, Генрих напомнил о национальной гордости англичан: «Знайте… что ни одна нога не повернет назад прежде, чем мы все не будем разбиты на этом поле. Думайте о том, что вы англичане, которые никогда не побегут в битве, даже если на каждого из нас придется по десять противников, думайте о том, что Христос поможет нам в нашем праве» [1083]. Уверенный в поддержке Всевышнего в предстоящей битве и в том, что Господь не допустит, чтобы англичане «пролили всю кровь», король все же предупреждает, что «если мы все — герцоги, графы, бароны и все наши сыны отступим в страхе», тогда Бог перестанет помогать англичанам, и они обязательно проиграют [1084].