Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

Не меньший «энтузиазм», чем сопереживания несчастным осажденным, у историографов вызывали сюжеты, связанные с отказами сражаться уже после того, как был назначен день битвы и оговорены ее условия. Как правило, авторы намеренно подчеркивали, что инициаторами проведения сражений выступали неприятели англичан, что позволяло не только развить тему трусости, пренебрежения обязанностями государя, но также указать на их подлость и лицемерие. Из многочисленных и довольно однотипных примеров подобного рода приведу лишь несколько. В 1339 г., еще до начала военных действий, Филипп Валуа поклялся и, согласно версии Найтона, повторял это неоднократно, что он не позволит Эдуарду III «ни дня провести во Франции без сражения» [1103]. Однако, забыв об этом, он, не дожидаясь встречи с английской армией, стал отступать к Парижу, трусливо отказываясь от битвы и не обращая внимания на то, что такое поведение заслуживает презрения. Как рассказывает герольд Джона Чандоса, французы напрасно искали защиты от англичан у Филиппа Валуа [1104]. Последний так боялся сойтись в битве с английским кузеном, что готов был пойти на любые низкие и недостойные королевского сана уловки, дабы избежать сражения. Джеффри Ле Бейкер сообщает о том, что англичане при помощи стрел отправляли в город Сен-Кантен, за стенами которого прятался Филипп Валуа, «разные ругательства», среди которых были следующие стихи:

«Узурпатор», якобы возмущенный этими письмами, предложил Эдуарду III дать сражение, на что последний с радостью согласился, сообщив Филиппу, что он будет ожидать его в течение трех дней в поле. Но, как уточняет хронист, на самом деле потерявший честь король Франции вовсе не собирался драться, предпринимая этот маневр лишь для того, чтобы, обманув короля Англии, выбраться из города, видимо опасаясь, что тот может быть взят англичанами. Поэтому неудивительно, что король Эдуард напрасно прождал четыре дня своего противника, бегущего тем временем к Парижу [1106].

В 1340 г. сам Эдуард III, осаждая Турне, отправил вызов Филиппу Валуа, предлагая последнему лично выбрать место и день для генерального сражения двух армий либо же во избежание напрасного пролития христианской крови оговорить условия поединка двух претендентов на французскую корону [1107]. Но соперник короля Англии ответил, что поскольку письмо адресовано «некоему Филиппу Валуа», а не королю Франции, то он не считает нужным отвечать на этот вызов [1108]. Сэр Томас Грей повествует об аналогичном случае: король Англии получил ответ от французского Королевского совета, в котором, «притворно извиняясь», члены совета сообщали, что «они не знают, кому эти письма должны быть переданы, поскольку они адресованы Филиппу Валуа, а он для них — король Франции» [1109]. Подобные ответы, по мнению англичан, никак не могут свидетельствовать об оскорбленном самолюбии или гордости «узурпатора», но являются всего лишь плохо скрытой уловкой, цель которой — избежать сражения.

В 1355 г. после отступления от Сент-Омера Иоанн II прислал к Эдуарду III в Кале герольдов с вызовом на поединок, которые получили ответ, что «английский король хочет сразиться со своим противником для подтверждения права на корону Франции», и, дабы «понапрасну не проливать христианскую кровь», он предлагает встретиться один на один либо, по желанию Иоанна II, со старшими сыновьями или двумя, тремя или четырьмя знатными рыцарями, «наиболее близкими к ним по крови». Роберт из Эйвсбери во второй раз рассказал историю о назначении ордалии между претендентами на трон, которая не состоялась, поскольку король Иоанн не явился в назначенный день на место поединка. Хронист откровенно намекнул, что трусливым поведением второй король из династии Валуа ничем не отличался от своего отца [1110].

Примечательно, однако, что, несмотря на кажущуюся очевидность, благодатная тема осуждения французских королей самими их подданными почти совсем не проработана в английской хронистике. Прочитав о бедствиях жителей Кале, Арфлера, Руана и других городов, можно предположить, что в определенный момент французы сильно разочаровались в своих сюзеренах, но это никак не проговаривается английскими историографами. Напротив, последние, дабы подчеркнуть весь драматизм ситуации и как можно ярче описать страдания умирающих голодной смертью под данных, оставленных на произвол судьбы господином, заостряют внимание на их верности. По сути дела, кроме достаточно невразумительных сообщений о парижском восстании под руководством Этьена Марселя, когда французы выступили против короля Франции вместе с дофином Карлом, предавшим мятежников при первой же возможности [1111], существует еще лишь одно, правда, весьма яркое описание проявления французами недовольства по поводу трусливого поведения Филиппа Валуа.

После того как Эдуард III в 1347 г. счастливо избежал гибели на море, грозившей ему в результате заговора короля Франции и короля Наварры, он, высадившись в Кале, начал совершать опустошительные набеги в глубь Пикардии. Филипп же постоянно следовал за ним, «как будто наблюдая на расстоянии, чтобы избегать вида его [Эдуарда. — Е. К .] штандартов, наводивших на него ужас», но так и не решился вступить с англичанами в бой. Далее анонимный автор добавляет: «Рассказывают, что при появлении короля Франции уже после отъезда короля Англии женщины и прочие бедные и беззащитные создания той земли, население которой стало столь малочисленным, казалось, почти восстав против короля Франции, бросали грязью в него и его спутников, когда те проезжали по полям и деревням, оценивая таким образом их глупость и лень. Все это соответствует поговорке: "Дурак должен сидеть в навозе"» [1112]. Вскоре Эдуард III снова предложил королю Франции и дофину сойтись в поединке с ним и Черным принцем, но, как заметил историограф, «король Филипп, все еще думая о Креси и охваченный, как я подозреваю, огромным страхом, к своему стыду отказался от этого предложения» [1113]. Анонимному хронисту вторит и Джон Эргом, уверенный в том, что потрясение от поражения при Креси настолько запало в «трусливую душу» Филиппа Валуа, что он окончательно потерял веру в свои силы [1114].

Приведенные выше примеры должны были, с точки зрения английских авторов, свидетельствовать не только о трусости вражеских монархов или осознании ими собственной неправоты и страхе проиграть в «Божьем суде», но также о полном пренебрежении долгом государя защищать подданных. При этом тема отсутствия у трусов гордости — важнейшей характеристики каждого благородного человека — также остается практически неразработанной. Возможно, это объясняется особенностями сословных представлений большинства историографов — лиц духовного звания — о человеческих добродетелях и пороках. Христианские характеристики в данном случае затмевают рыцарские: греховной гордыни ( superbia ), портящей даже самых могущественных сеньоров, устойчиво противопоставляется смирение ( humilitas ), украшающее любого христианина, в том числе и монарха. Гордыня неизменно рождает самонадеянность, которая, как правило, приводит к поражениям. Так, излишне самоуверенный шотландский король Дэвид II не только полагал, что сможет захватить Англию, пока все ее воины осаждают Кале, но, согласно песне «О поле Дарема», видя, что против него вышли монахи и пастухи, еще не вступив в бой, начал распределять между приближенными английские земли [1115]. По мнению Джеффри Ле Бейкера, по той же причине не суждено было осуществиться коварным замыслам покорения Англии Филиппом Валуа, которого хронист называет «высокомерным и напыщенным тираном» [1116], необоснованно «мечтающим о прозвище Завоеватель» [1117]. Но больше всех за высокомерие поплатился дофин Карл, будущий Карл VII: в 1414 г. он прислал Генриху V мячи для игры [1118]и ответил, что не боится угроз короля Англии начать войну, поскольку «король пребывает в слишком юном и нежном возрасте для того, чтобы быть хорошим воином, и не похоже, что в ближайшее время он сможет осуществить подобное завоевание» [1119].