Елена Калмыкова - Образы войны в исторических представлениях англичан позднего Средневековья

Особое чувство национальной гордости у англичан во всех средневековых кампаниях вызывали лучники, равных которым по мастерству не было ни в одном другом войске. И это неудивительно: все неблагородные лично свободные англичане в возрасте от 16 до 60 лет по закону были обязаны иметь лук и тренироваться в стрельбе. В 1363 г. во время перемирия с Францией Эдуард III разослал шерифам предписание следить за тем, чтобы его подданные (как рыцари, так и простолюдины) постоянно практиковались в «военных играх». Особое внимание король уделил лучникам, при этом в числе обязанных «изучать и упражняться в искусстве стрельбы» были упомянуты как свободные, так и зависимые боеспособные мужчины [1136]. Томас Уолсингем весьма живописно описал действия лучников в битве против шотландцев при Хомилдон-Хилле в 1402 г.: они «так пронзали врага летящими стрелами, что те вовсе не застревали в доспехах, как если бы пронзали голых. Плотность летящих стрел была такова, что небо покрывалось словно бы черной тучей, и стрелы так летели на врагов, что они не осмеливались поднять лицо. Причина этого в том, что, если бы кто-либо пытался посмотреть вверх, такой немедленно лишался бы глаза. А были и многие, кто, поднимая щиты вверх, немедленно получали стрелой в другую руку, и тела пронзались, и броня не спасала груди от пролития крови, и пластины не спасали головы, и шлемы не помогали, а руки, держащие копья или колья, оказывались прибиты к этим орудиям, и перчатки не приносили пользы» [1137].

Воспроизведение в английской исторической литературе топоса об уникальности и ценности воинства лучников, несомненно крайне выгодного для складывания положительного аспекта национальной идентичности, отражено во всех приводимых в хрониках речах правителей Англии перед боем. Как известно, этот элемент перешел из античной традиции в средневековую и очень ценился авторами, ибо позволял в контексте экспрессивной, критической ситуации выразить важнейшие мысли устами наделенного авторитетом лица. Как правило, английские короли и принцы в речах перед решающими сражениями после воззвания ко всему войску отдельно обращались к лучникам. Считалось, что многие знаменитые битвы, такие как Азенкур, были выиграны «только благодаря» лучникам [1138], которые своим мастерством и доблестью «стяжали вечную славу» [1139]. По мнению автора поэмы «О поле Дарема», шотландский король Дэвид должен был не сетовать на то, что его захватил в плен простой йомен, но гордиться этим, поскольку

Не стоит полагать, что англичане совершенно отрицали наличие у врагов доблести и храбрости. Это обуславливалось не столько желанием хронистов придерживаться исторической правды, сколько определенными «законами жанра», согласно которым выше ценилась победа, одержанная над сильным и храбрым соперником. Поэтому время от времени англичане были склонны признавать воинские достоинства противников. Томас Уолсингем, при всей отрицательности характеристики, которую он дает Бертрану Дюгеклену, отмечал его воинскую доблесть [1141]. Герольд Чандоса воспел не только «храброе и смелое сердце» будущего великого коннетабля, но и достоинства других «добрых» французских рыцарей, которые отправились в Испанию помогать Энрике Бастарду [1142]. Рассказывая о битве лорда Генри Перси и его брата с шотландцами под предводительством графа Дугласа в 1388 г., автор «Краткой хроники аббатства Керкстолл» заметил, что граф был тяжело ранен, но он предпочел остаться в битве и «умер на поле боя, как храбрый рыцарь» [1143]. Однако, даже не проводя статистических подсчетов, с уверенностью можно констатировать, что подобные топосные для куртуазной литературы уважительные отзывы о противнике заметно уступают превалирующим уничижительным эпитетам. Нередко формальное признание вражеской доблести корректировалось контекстом или дополнительными ремарками. Например, непосредственно участвовавший в переходе армии Генриха V в 1415 г. из Арфлера в Кале анонимный хронист так передал рассуждения англичан о возможном нападении французов: они должны это сделать, «если в их сердцах хоть сколько-нибудь осталось мужества и храбрости, поскольку в противном случае весь мир узнает, что они боятся изгнать из своей земли короля Англии, вторгнувшегося в их земли и опустошающего их, а значит, они стали настолько нерешительны и трусливы и настолько растеряли древнюю доблесть, присущую им» [1144]. Как известно, французы все же решились дать бой англичанам, но потерпели сокрушительное поражение при Азенкуре.

Вполне закономерно, что противники, наделенные английскими авторами высокомерием, а также трусостью, изображались неспособными победить врага иначе, чем при помощи обмана. Находящаяся на другом полюсе от коварства доверчивость, как ни странно, не является недостатком, напротив, в исторических сочинениях она предстает добродетелью, свидетельствующей о наличии веры и честности. Так же как вера порождает доверие и искренность, коварство ведет к лживости и лицемерию. А поскольку, по мнению англичан, все государи из династий Валуа, Брюсов и Трастамарской были коронованы незаконно (то есть пошли на обман во время таинства миропомазания), их склонность ко лжи на протяжении всего правления является закономерной и не вызывает удивления. Многие авторы рассказывают о странной миссии кардинала Эли Талеран-Перигора, несколько раз являвшегося в качестве посредника к Черному принцу накануне битвы при Пуатье с предложениями от Иоанна II заключить перемирие. Принц охотно соглашался на это, поскольку, как и его отец, любил мир. Но когда принц Эдуард выдвигал свои, достаточно умеренные условия, они по тем или иным причинам не устраивали короля Франции. Джеффри Ле Бейкер комментирует это следующим образом: «Принц сначала не понял замысла тирана, поскольку он сам ни битвы не боялся, ни от мира не отказывался», но в конце концов, осознав то, что лицемерный король Франции хочет отнюдь не мира, а лишь жаждет избежать битвы, принц стал готовиться к сражению [1145]. Так же трактуют цель переговоров, которые вел кардинал, и другие английские историографы [1146].

Спровоцированные реальным страхом перед нападением врагов на Англию слухи смешивались в трактовке английских авторов с расхожими представлениями о «нормах» поведения неприятеля. Каждое перемирие таило в себе скрытую угрозу, ибо, как написал анонимный полемист времен Генриха VIII, цитируя «старую поговорку» эпохи англо-французской войны, «французы перемирие заключают, но вряд ли соблюдают» [1147]. Типичный сценарий повествования о перемирии выглядит следующим образом: коварный враг лицемерно заключает мир, чтобы собрать силы и неожиданно напасть на английские земли. Важно помнить, что «свои» всегда остаются верными договору, предпринимая какие-либо шаги по подготовке военных операций исключительно в качестве ответных акций на действия врага. В нарушении договора всегда виновен противник — зачастую этот тезис декларируется как аксиома, не требующая доказательств, ибо иначе и быть не может.