Леон Юрис - Милая , 18

— В приюте все в порядке?

— Да, да. Дети прекрасно себя ведут. Мы де­лаем вид, будто это такая игра, но, думаю, они сообразительнее нас.

— Что в городе?

— Горит вся северная часть. В Праге сплошной ад. Но мэр Старжинский приказал бороться и мы боремся. Нет ли у вас коньяку?

Габриэла достала из шкафа бутылку и тревожно посмотрела на Алекса: без Андрея он в основном пил чай. Алекс проглотил коньяк и закашлялся. ”Может, это из-за налета, - подумала Габриэла. — Нет, он о чем-то молчит”.

— В чем дело? — спросила она.

— Андрей в Варшаве.

Она схватилась за живот, словно ее ударили.

— Во-первых, он цел и невредим. Он был ранен, но все обошлось. Сядьте, сядьте, пожалуйста.

— Как ранен?

— Я же говорю, ничего страшного, успокойтесь, возьмите себя в руки, прошу вас.

— Где он? — ей действительно удалось взять себя в руки. — Рассказывайте.

— Один Бог знает, как ему удалось вернуться в Варшаву. Просто чудом.

— Алекс, пожалуйста, скажите мне правду, он тяжело ранен?

— Нет, но он сломлен, Габриэла.

— Где он?

— Внизу на лестнице.

Она бросилась к дверям, но Алекс схватил ее.

— Послушайте меня, Габриэла, он совершенно подавлен. Вы должны держаться. Он сначала при­шел ко мне, попросил пойти к вам, потому что... не хочет, чтобы вы его видели в таком состоя­нии. Понимаете?

Она кивнула.

— Тогда погасите свет, и я пошлю его наверх.

Она оставила дверь открытой и выключила свет. Она слышала, как Александр спустился вниз, что-то сказал. Ожидание казалось бесконечным. На­конец раздались медленные шаги, потом он вошел.

— Андрей, — выдохнула она.

Он наощупь подошел к кровати, свалился и за­стонал от боли. Габриэла склонилась над ним, провела рукой по лицу. Глаза, уши, нос, губы — все цело. Руки, пальцы, ноги — тоже. Она успокоилась. Сев на край кровати, она начала нежно гладить его по голове. Его лихорадило, он су­дорожно хватался за одеяло.

— Теперь уже все хорошо, дорогой, все хорошо.

— Габи... Габи...

— Я здесь, дорогой.

— Они убили моего коня! Моего Батория!

По всей Варшаве выли сирены.

Из дневника

17 сентября 1939 г.

Пирог поделен. Несчастная Польша снова сы­грала свою давнишнюю роль, навязанную ей мачехой-историей. Гитлер расплатился ею со Стали­ным. Советские войска напали на нас с тыла и двинулись к заранее, разумеется, обусловленным границам.

Немецкое вторжение внушило почтительный страх самым передовым военным мыслителям. Рыдз-Смиглы, правительство, иностранные дипломатические миссии — все бежали. Говорят, каким-то частям нашей армии удалось спастись. Варшава еще дер­жится, но боюсь, как бы поляки своей храброс­тью не доказали, что разумнее сдаваться без боя, как Австрия и Чехословакия.

Александр Брандель

* * *

Крис вытащил из машинки последний лист, тол­стым зеленым карандашом наскоро исправил опе­чатки и вложил свою статью в большой конверт.

Когда неделю назад перестала работать телефонная связь, Крис стал пользоваться телеграф­ной; потом прекратилась и она, и радиосвязь тоже. Теперь Варшава была полностью отрезана от внешнего мира, работала только польская ра­диосеть, передававшая срочные сообщения.

Неожиданная возможность открылась перед Кри­сом, когда после переговоров вышел приказ о двухчасовом прекращении огня, чтобы работники Американского посольства эвакуировались в Краков, и Томпсон согласился отправить дипломати­ческой почтой его корреспонденции вместе с фо­тографиями Рози.

Рози дал Крису кучу фотоснимков, тот их про­смотрел, рассортировал и проверил подписи к ним. Разбомбленные дома, покореженные балки, словно руки гигантских чудовищ; окаменевшие матери на коленях перед своими убитыми деть­ми и обезумевшие дети на коленях перед свои­ми убитыми матерями — вот он, урожай, который каждый день собирает фотограф с полей войны. Мертвые животные смотрят стеклянными глазами, будто спрашивают, за что они угодили в гущу человеческого безумия, старые дамы возносят молитвы Богу и Святой Деве, которые их не слы­шат, рабочие роют траншеи, изнемогают пожарни­ки. Камера Ирвина Розенблюма вершит суд над войной.

— Тяжело будет завтра смотреть, как уезжают последние американцы, — сказал Рози, привычно распихивая по карманам фотопринадлежности. — Еще тяжелее, чем видеть бомбежки. Вы же знае­те, у каждого поляка есть брат в Милуоки или дядя в Гери.

— Да, — согласился Крис, — действительно бу­дет тяжело.

— А вы почему не эвакуируетесь?

— О, Господи, вы же знаете, почему!

Рози положил камеру на стол, подошел сзади к Крису и дружески похлопал его по плечу.

— Я ведь не то что не хочу, чтобы вы оста­лись, Крис. Мне придется туго, если бюро за­кроется. Но когда друга ожидают неприятности, меньше думаешь о своих. Вот почему я вам гово­рю: собирайтесь и уезжайте завтра с американ­цами.

— Я не могу ее оставить, Рози.

Позвонили в дверь. Рози открыл. Пришел Анд­рей. За неделю он заметно оправился. Хотя боли и усталость еще не прошли, он был подтянут и готов к предстоящему последнему бою. Через два дня после возвращения в Варшаву он представил­ся коменданту Цитадели, был тут же произведен в майоры и назначен командиром батальона на южной линии обороны. Прекращение огня с целью дать возможность американцам эвакуироваться намечалось как раз в его секторе.

— Что нового? — спросил Крис.

— Ничего. Сволочи, не хотят наступать!

— А зачем? — возразил Крис. — Им и так не­плохо: сидят себе спокойно и бомбят город, и будут бомбить до второго пришествия.

— Я должен еще раз встретиться с ними лицом к лицу, — сказал Андрей.

— Нам предстоит встречаться с ними лицом к лицу еще долго, очень долго, — ответил Рози. — А как вы себя чувствуете, Андрей?

— Как нельзя лучше, — ответил Андрей, подни­мая стакан с виски, которое ему налил Крис. — В город я всего на несколько часов, потом дол­жен вернуться. Кое-что представит для вас интерес во время завтрашнего прекращения огня по случаю эвакуации работников Американского по­сольства. Только что немцы связались по радио с одним из наших офицеров, и переговоры уже закончились. Они хотят приурочить к эвакуации американцев обмен пленными.

— Сколько немцев вы держите здесь?

— Несколько сотен. Большинство — этнические немцы.

— Что ж, это в порядке вещей, — сказал Крис.

— Нет, тут есть какой-то подвох, — возразил Андрей. — Немцы предлагают нам пятерых за од­ного.

— Интересно, что бы это могло значить? — за­метил Рози.

— Не знаю, но тут дело не чисто.

— Во всяком случае, мы отправимся туда наблю­дать за прекращением огня, — сказал Крис. — На­пишем корреспонденцию, правда, только Бог зна­ет, когда мы сможем ее отправить из Польши.