Леон Юрис - Милая , 18

Крис отвел Дебору в другую комнату.

— Бедная женщина, — говорила Дебора, — у нее больше никого нет, кроме непутевого сына, а может, и его уже нет, от него ни звука с тех пор, как началась война.

— У нее есть ты и дети!

— Дети держатся замечательно. Сколько так может продолжаться?

— Я только что говорил с мэром. С минуты на минуту все может кончиться.

— Иногда мне кажется, что я буду даже рада, если немцы займут Варшаву, все равно хуже уже некуда. Ты видел кого-нибудь?

Крис кивнул.

— Я была в приюте, — продолжала Дебора — Су­санна волнуется за Ирвина. Она его уже три дня не видела.

— Рози в порядке. Мы с ним только что рас­стались.

— Как Габриэла? Ты ей передал, что я пред­лагаю ей перебраться сюда? Здесь безопаснее, чем в центре города.

— Она не хочет уходить из квартиры Андрея, ты же знаешь.

— А как Андрей?

— Утром я был с ним. Отправка американцев шла через его участок обороны. Ты уже слышала?

— Да, — вздохнула она. — Они нам вернули лю­дей без рук и без ног.

— Дебора, среди них находится... твой муж.

* * *

Длинные коридоры подвала Национального музея были сплошь заставлены койками и матрацами, положенными прямо на пол. Подвал, где не так опасны бомбежки, был наскоро превращен в гос­питаль. В этом районе Варшавы подача электро­энергии уже прекратилась и не работали даже запасные генераторы. Было холодно. Сырые ком­наты слабо освещались керосиновыми лампами. Пахло плесенью, гноем, лекарствами и чем-то еще. Слышались мягкие шаги медсестер, стоны, молитвы, порой — отчаянный крик.

В помещении, приспособленном для кормящих матерей, младенцы сосали пустые груди и отча­янно орали, словно возмущаясь тем безобразием, которое им уготовано на земле в первые же часы их жизни.

Крис вел Дебору по бесконечным проходам меж­ду рядами раненых и умирающих. Они спустились еще на дюжину ступенек и вошли в длинный кори­дор, увешанный средневековым оружием, остав­шимся от других, не столь жестоких войн. Тут лежали раненые после ампутации конечностей, а возле них стояли убитые горем родные. Медсест­ра поднесла лампу к лицу Пауля.

— Пауль...

— Он еще под наркозом.

— Пауль...

— Я был там, — сказал безногий сосед Брон­ского. — Он прооперировал человек двадцать или тридцать нашего брата... ему светили простым фо­нариком. И вдруг — прямо в него... Из всех вра­чей он единственный остался в живых. Он все время был в сознании и объяснял солдатам, как отрезать ему руку...

— Пауль...

Пауль открыл глаза. Они были стеклянными, но в углах губ появилось некое подобие улыбки, означавшее, что он видит Дебору.

Она держала его руку, пока он снова не впал в забытье.

— Вы — мадам Бронская? — спросил врач.

Она кивнула.

— Счастье, что он врач. Видимо, обойдется без заражения крови. Шок прошел. Он выкарабка­ется.

Дебора вышла на улицу.

Крис ждал ее у главного входа. На горизонте, словно летние молнии, вспыхивали артиллерий­ские выстрелы. Над головой пролетали снаряды, падая на рабочие кварталы по другую сторону реки.

— Идем отсюда, — сказал он и, взяв ее за ру­ку, повел к своей машине, но она вырвалась.

— Ну, что ты, Дебора, дома поговорим. Упадет сюда бомба — и нас не станет.

— Уйди от меня! — закричала она.

Небо осветилось очередной вспышкой, и он уви­дел ее лицо. У нее были совсем безумные глаза, Он схватил ее за руку.

— Оставь меня, я хочу умереть! Это мы иска­лечили Пауля!

— Не мы устроили эту войну! — Крис так трях­нул ее, что голова у нее замоталась из стороны в сторону.

— Это меня Бог наказал! Мы убийцы! Убийцы! — она вырвалась из его рук и убежала в темноту.

Из дневника

22 сентября 1939 г.

Варшава сдалась. Польшу разделили на три час­ти. Германия аннексировала Западную Польшу в границах до 1918 г., Советская Россия захва­тила Восточную Польшу, а третья часть, которую назвали ”генерал-губернаторство”, будет нахо­диться под управлением немцев. Она, видимо, создана в качестве буферной зоны против Рос­сии.

Улицы Варшавы дрожали под гусеницами танков, поднимавшихся по Иерусалимским аллеям к аллее Третьего мая. За танками гусиным шагом высту­пали десятки тысяч солдат, а прямо над крыша­ми, звено за звеном проносились самолеты.

Парад наводил ужас. Люди стояли на тротуарах совершенно подавленные. Немецкие флаги трепы­хались только на домах этнических немцев или самых отчаянных трусов.

Думаю, из трехсот тысяч варшавских евреев только мы с Андреем вышли смотреть на это зре­лище. Остальные позапирались в квартирах и вы­глядывали из-за опущенных занавесок. Я не мог удержаться от искушения взглянуть на Гитлера. Он мрачно взирал на нас из открытого ”мерседе­са”. Точно такой, как на портретах.

И еще мне приходилось следить за Андреем. Он был в такой ярости, что я боялся, не натворил бы он чего-нибудь. Но он сдержался.

Итак, друзья мои, гром грянул.

Александр Брандель

* * *

Франц Кениг протер рукавом козырек фуражки, чтобы тот получше блестел. Какая жалость, что в этот момент рядом нет герра Лидендорфа, дол­гое время возглавлявшего общину этнических нем­цев Варшавы. Он попался на том, что подавал световые сигналы во время воздушного налета немцев, и поляки его расстреляли. Он умер как истинный сын Германии.

Франц Кениг, только что произведенный в на­чальство, подал уже заявление в нацистскую пар­тию. Он и его предки были чистокровными нем­цами, и Франц не сомневался, что его примут. Полюбовавшись на себя в зеркало, он прикрепил свастику на правый рукав и пошел в спальню за своей толстой женой-полькой. Только страх по­мешал ей расхохотаться при виде маленького, пузатого профессора в опереточной форме. Франц очень изменился с тех пор, как несколько лет назад связался с немцами. Когда-то у нее были честолюбивые мечты, она хотела, чтобы он добивался кафедры на медицинском факультете. А теперь он вдруг стал влиятельной особой, и перед ней раскрылась другая, темная сторона его личности, которая ей не нравилась и о существовании которой она и не подозревала.

Кениг посмотрел на жену. Похожа на чересчур пышно украшенную елку или, скорее, на свинью, которую нашпиговали и вот-вот поставят в ду­ховку. Франц обошел ее кругом (она была чуть ли не вдвое толще его), напомнил ей, как себя вести, и они вышли к служебной машине, ожидав­шей их внизу, чтобы отвезти на бал в гостиницу ”Европейская”.

Когда они вошли, в зале было уже полно наро­ду: военные в мундирах всех родов войск, дип­ломаты во фраках и при орденах. Франц увидел много старых приятелей тоже в новых формах, они выглядели не менее смешно, чем он, а их жены — так же, как его толстуха. Щелканье каб­луков, рукопожатия, низкие поклоны, целованье ручек, звон бокалов, радостные приветствия под нежные мелодии венских вальсов в слишком бра­вурном исполнении немецкого военного оркестра, выстрелы пробок под громкий смех и поблескива- ние моноклей, а вокруг — новые подруги, поль­ки, незамедлительно начавшие обслуживать новых хозяев Варшавы, прикидывающих на глазок цену этим красоткам.