Леон Юрис - Милая , 18

Ни новое положение, ни коричневая форма, ни красивый знак отличия, ни человек, оказавшийся ”спасителем” Германии, не требовали от него, чтобы он прокладывал себе дорогу трудом, учением или умом. Потребуйся эти добродетели, все шрекеры остались бы прозябать в безвестности, и голос нацизма не звучал бы так победно, не отзывался бы сладкой музыкой в сердце Рудольфа. Но от него требовалась только грубая си­ла, та самая, которую он пускал в ход, избивая своих жен. При всей своей незначительности он сумел понять, что нацисты — его единственная надежда на успех в жизни. Инстинктивно он уло­вил главное правило: слепо подчиняться. Сила и дисциплина — это немецкая традиция, он это по­нимал. Пьянице, избивавшему женщин, ему было не трудно отказаться от моральных устоев, ведь их у него и не было.

Единственное, чего по-настоящему хотел Ру­дольф Шрекер, — стать важной шишкой, и Гитлер дал ему такую возможность.

Из хулиганов и бездельников нацисты сделали героев; за это хулиганы и бездельники подчиня­лись им беспрекословно. Когда Шрекеру приказы­вали разрушить синагогу или убить противника партии, у него не возникало ни сомнений, ни угрызений совести.

И нацисты выполнили то, что обещал Гитлер: Германия стала сильной и опасной страной, а шрекеры получили вознаграждение. Рудольф слу­жил им верой и правдой около двадцати лет, за что и был назначен комиссаром Варшавы.

Это была высокая должность для человека, ко­торый умел только слепо выполнять приказы. Ко­нечно, Шрекер не был гигантом мысли и приказы в основном поступали из Берлина, Кракова или Люблина, где сидело начальство. Но все-таки тут требовалась административная ловкость, ини­циатива, авторитет, которых Шрекер за собой не знал. Поэтому он не хотел ударить лицом в грязь, чуя, что в случае успеха в Варшаве пойдет да­леко. Шрекер вообще многому научился в нацис­тской партии. Одна из простейших аксиом гласи­ла: интеллигенты — люди слабые. Они ратуют за благородные идеи, которые ему чужды. Они защи­щают идеалы, но умереть за них, как он за на­цизм, не готовы. Эти так называемые мыслители — полная противоположность тем, за кого они себя выдают. Они просто болтуны. Трусы. И он, Шрекер, может ими править, потому что может их запугать. Сопротивляться они не станут. Более того, их можно заставить делать за него то, че­го не умеет делать он сам.

Сразу же по прибытии в Варшаву он просмотрел списки этнических немцев, поддерживавших Гер­манию. Доктор Франц Кениг. Прекрасно. Еще не стар, физически слаб, преданность свою дока­зал, доктор наук, профессор, широко образован, любитель классики и философии — словом, пол­ностью управляемый интеллигент. Рудольф Шрекер дал доктору Францу Кенигу мундир, звание и почти неограниченные полномочия.

Щенок, конечно, но добрый щенок, который по­может ему управлять его вотчиной.

* * *

Кениг провел Пауля Бронского через целую га­лерею смежных комнат в кабинет комиссара Вар­шавы. Рудольф Шрекер сидел за столом. Самодо­вольство придавало ему важный вид. Кряжистый брюнет с типично немецким квадратным лицом. Франц Кениг занял место справа от него.

— Все здесь, — сказал Кениг.

Бронский узнал остальных. Зильберберг — дра­матург. Маринский — раньше ему принадлежала большая часть кожевенных фабрик на Гусиной. Шенфельд — один из самых блестящих евреев-адвокатов Варшавы, бывший член польского парла­мента. Зайдман — инженер. Полковник Вайс — один из очень немногих евреев-офицеров в поль­ской армии. Гольдман — выдающийся музыкант, когда-то учивший Дебору и Рахель. Среди интел­лигентов известен как видный сионист. И, нако­нец, Борис Прессер. Этот казался не на месте в таком, можно сказать, высоком обществе. Тор­говец. Владелец большого магазина. Никогда не участвовал в политической или общественной жиз­ни Варшавы.

Все восемь человек, стоявшие у стола Шрекера, волновались. Комиссар медленно переводил взгляд с одного на другого, изучая каждого и демонстрируя свою власть.

— Поскольку евреи — низшая раса, — начал Шрекер, — мы считаем, что у них должно быть свое управление, не связанное с другими граж­данами, но находящееся в нашем ведении. Вас восьмерых выбрали в исполнительный комитет Ев­рейского Совета. Каждый из вас будет отвечать за свой отдел: один за социальное обеспечение, другой за здравоохранение, третий за трудоустройство и так далее. Который тут Гольдман?

Знаменитый музыкант, идеалист и мечтатель, выступил вперед.

— Будете председателем, Гольдман. Доклады­вать будете непосредственно мне. Остальные бу­дут получать приказы от доктора Кенига.

— Прямо сейчас, — сказал Кениг, — идите в дом №28 по Гжибовской и оборудуйте там кабине­ты. В первую очередь займетесь переписью евре­ев Варшавского округа. Как только закончите перепись, каждый зарегистрированный еврей по­лучит кенкарту [29] Кенкарта — так называлось в оккупированной Варшаве удостоверение личности. Специальные отметки в нем давали право на обеспечение тем или иным количеством продуктов, указывали на род занятий обладателя кенкарты и т. д. У жителей арийской стороны Варшавы были особые кенкарты. , на основании которой будут выдаваться продуктовые талоны. Евреи, у кото­рых через три недели не окажется кенкарты, бу­дут приговорены к высшей мере наказания.

— Я хочу, чтобы перепись прошла быстро и чет­ко, — добавил Шрекер, — иначе мы создадим дру­гой Еврейский Совет. О дальнейших распоряжени­ях вам сообщат. Можете идти.

Ошеломленные, они поплелись к дверям, с тру­дом передвигая непослушные ноги.

— И еще, — сказал Шрекер, выходя из-за стола и расправляя плечи, чтобы продемонстрировать свою физическую силу, которая и без того бро­салась в глаза. — В нашем гарнизоне тысячи молодых, здоровых солдат, которым нужны развле­чения. Дайте нам список женщин, которые обес­печат им необходимые услуги. Для начала штук пятьдесят-шестьдесят. Этим повезет: они попа­дут в публичный дом для офицеров.

Восемь человек переглянулись между собой в тщетной надежде, что кто-нибудь из них найдет, что ответить.

— Кто тут Зильберберг? — заглянул Шрекер в список с их фамилиями.

Дрожащий Зильберберг выступил вперед.

— Вы же драматург, должны быть знакомы с акт­рисами.

Хилая грудь Зильберберга сжалась от ужаса. Он глубоко вздохнул и... плюнул на пол. Шрекер подскочил к нему — драматург закрыл глаза в ожидании удара, который пришелся в переносицу. Зильберберг упал, закрыв окровавленное лицо руками. Гольдман тут же опустился на колени рядом с ним.

— Отойдите от него!

— Ну, герр Шрекер, бейте и меня тоже, раз вы такой храбрец! — вызывающе крикнул Гольдман.

Шрекер быстро обернулся и посмотрел на ос­тальных.