Томас Вебер - Становление Гитлера. Сотворение нациста

Антисемитизм Чемберлена, Брукманн и многих других был, таким образом, направлен прежде всего и более всего на идеи, которые они считали еврейскими, нежели чем на евреев. Вопрос, который естественным образом следует, обусловленный отзвуками Чемберлена в сочинениях и речах Гитлера и собственной идентификацией Гитлером его как источника вдохновения — воспринимали ли люди антисемитизм Гитлера таким же образом, как они видели антисемитизм Чемберлена? Другими словами, ощущали ли они его как главным образом метафорическим по характеру? И как Гитлер рассматривал свой собственный антисемитизм?

Метафорический антисемитизм Чемберлена и таких людей, как Эльза Брукманн, равно как и две с половиной тысячи лет периодических анти-еврейских размышлений, обеспечили систему отсчёта, относительно которой люди в послевоенном Мюнхене измеряли антисемитизм Гитлера. Поэтому неудивительно, что многие в то время, так же как и в последующие годы, рассматривали истребительный, биологизированный, бескомпромиссный антисемитский язык как не являющийся буквальным по своему характеру.

В некотором смысле, именно из-за своего неодобрения антисемитизма эмоциональных вспышек и погромов, и настаивания, что он борется с иудаизмом в целом для того, чтобы спасти Германию и улучшить мир, Гитлер, по меньшей мере внешне, поставил себя в традиции антисемитизма Чемберлена, равно как и анти-еврейских идей предыдущих двух с половиной тысяч лет. Во время Холокоста, разумеется, истребительный, биологизированный, бескомпромиссный антисемитизм Гитлера был чем угодно, но только не метафорическим по характеру. Однако из перспективы 1920 года неясно, пересёк ли он уже линию в течение этого года.

Совершенно правдоподобно, что Гитлер воспринимал свой истребительный и биологизированный антисемитизм буквально с самого начала; то есть, со второй половины 1919 года. Другими словами, невозможно опровергнуть то, что в отличие от многих других он действительно верил в то, что еврейская кровь приносила паразитов в немецкое общество. В этом случае он мог или не мог уже иметь в мыслях конечный геноцид евреев. Как бы там ни было, логика развития раннего послевоенного антисемитизма Гитлера, независимо от того, понял ли он это или ещё нет, вероятно, уже указывала в направлении геноцида.

Однако, равным образом возможно более правдоподобно доказывать, что Гитлер вначале говорил метафорически, или, более похоже, что он сам ещё не решил, был ли его антисемитизм буквальным или метафорическим. В своих речах он порой, казалось, соглашался с убеждением Чемберлена в том, что можно быть евреем, не будучи им, и что основная цель антисемитизма — это бороться с еврейским духом. Например, в качестве приглашённого лектора на мероприятии Федерации Защиты и Сопротивления Немецкого Народа он сказал 7 января 1920 года под аплодисменты слушателей: «Величайший злодей — это не еврей, но тот, кто делает себя доступным еврею», добавляя: «Мы сражаемся с евреем, потому что он препятствует борьбе с капитализмом. Мы большей частью сами навлекли на себя наше великое несчастье».

Совершенно невозможно узнать, понимал ли в 1920 году Гитлер свой расовый, биологизированный, бескомпромиссный антисемитизм как буквальный или метафорический, потому что никто не может заглянуть в голову Гитлера. Никакая степень изобретательности не может, вероятно, полностью преодолеть это препятствие. Даже если появятся новые документы, которые были сделаны самим Гитлером или те, что зафиксировали его слова, дилемма такова: поскольку он постоянно переделывал себя и был общеизвестным лжецом, говорившим все, что, как он верил, люди хотят слышать, мы можем никогда не узнать при отсутствии разумных оснований для сомнения, когда он говорил правду и когда он лгал. Отсюда всё, что мы можем сделать, это объяснить, почему некоторые заявления о его намерениях и внутренние мысли более правдоподобны, чем другие, а также исследовать примеры его действительного поведения и экстраполировать заключения на то, как работало его сознание и что за намерения у него были.

Один из возможных способов проверить, воспринимал ли Гитлер свой собственный биологизированный, расовый, бескомпромиссный антисемитизм буквально, — это посмотреть, как он обращался с евреями, которых он знал лично. Более вероятно, что он действовал бы по отношению к ним бескомпромиссно, если бы он воспринимал свой собственный тип биологизированного расового антисемитизма буквально.

В своей речи 13 августа 1920 года Гитлер доказывал, что не следует пытаться различать отдельных евреев как хороших либо плохих. Он говорил, что даже евреи, которые имели бы внешность хороших людей, своими действиями тем не менее разрушили бы государство, поскольку это присуще их природе — делать так, независимо от их намерений. Сходным образом в начале 1940-х он категорично заявит, что в преследовании евреев не должно делаться исключений, сколь ни сурово это могло бы быть в некоторых случаях. В ночь с 1 на 2 декабря 1941 года, когда индустриализированный процесс убийства евреев начал претворяться в жизнь, он заявит в своей военной ставке: «Наше расовое законодательство приносит большие трудности отдельным людям, это правда, но не следует основывать его оценку на судьбе индивидуумов». Однако это именно то, что сам Гитлер делал не один раз.

Одним из исключений, сделанных Гитлером, был Эмиль Морис, когда в середине 1930-х Генрих Гиммлер пытался изгнать Мориса из СС и из партии из-за еврейского происхождения Мориса. Гитлер не только отверг намерения Гиммлера, но и сделал жест, предложив воспользоваться своими апартаментами для приёма по случаю свадьбы Мориса в 1935 году, дав ему довольно большую сумму денег в качестве свадебного подарка, а также даровав ему особое изъятие из правил, чтобы тот мог остаться в партии и в СС.

Они сблизились вскоре после вступления Мориса в Немецкую рабочую партию в конце 1919 года. Морис был один из немногих людей, кому позволялось обращаться к Гитлеру неформальным «ты». В бесчисленных баталиях в пивных залах и на улицах Мюнхена он был одним из наиболее жестоких среди ранних национал-социалистов. В знак признания его талантов Гитлер в 1921 году сделал его главой СА; Морис станет служить как адъютант его личной охраны — «Ударной группы Гитлер» — в 1923 году и продолжит это дело, став одним из основателей СС. Некоторое время он служил Гитлеру в качестве его водителя, и когда они оба они окажутся в заключении в тюрьме Ландсберг после провала путча 1923 года, Морис будет помощником Гитлера.

Не совсем ясно, когда Морис и Гитлер узнали о еврейском прадеде Мориса. В соответствии с некоторыми утверждениями, слухи о его еврейском происхождении стали витать с 1919 года, в то время как по другим сведениям это осознание наступило гораздо позже. С одной стороны, учитывая долгую службу Мориса Гитлеру и партии, не особенно удивительно, что Гитлер стал защищать Мориса, даже если член СС номер два был, в соответствии с логикой гитлеровского режима, на одну восьмую евреем.