Томас Вебер - Становление Гитлера. Сотворение нациста

Постепенное осознание Майром своей неспособности сформировать NSDAP в соответствии с его желаниями шло рука об руку с разочарованием в политических целях партии. Вопрос был не в том лишь, что NSDAP отвергла его политические цели. Скорее, Майр начал сомневаться в своих собственных правых идеях. Как результат, он начал двигаться к политическому центру, в конечном счёте оказавшись в руках социал-демократов (СДПГ). С этого времени он станет пытаться подорвать репутацию Гитлера и NSDAP на страницах близкой к СДПГ газеты Münchener Post, тесно сотрудничая с бывшим лидером баварской СДПГ Эрхардом Ауэром и снабжая его сведениями о политическом правом фланге.

Сдвиг Майра влево сделает его предателем в глазах многих офицеров, которые станут соответственно порочить его. Они станут с насмешкой говорить о капитане Майре как о «маленьком человечке, выглядящим слабаком, темнокожем, черноволосом», с «носом явно в форме динара», в котором они обнаружат еврейские черты. С этого момента они станут упоминать бывшего отеческого ментора Гитлера как «Майр-Коэн». В 1923 году Майр назовёт себя «республиканцем по рассудку» — другими словами, политическим «обращенцем», кто головой, но не сердцем полностью, был с республикой. На следующий год он не будет больше просто «республиканцем по рассудку». Он вступит в СДПГ, а также в Reichsbanner (« Знамя Рейха ») — прореспубликанскую ассоциацию ветеранов, связанную с СДПГ. В Reichsbanner он наконец найдёт группу, которая захочет быть руководима им. В конце 1920-х прежний наставник Гитлера будет регулярно писать для Das Reichsbanner («Газета Чёрно-Красно-Золотого Знамени Рейха»), еженедельного органа организации. Майр станет близок к национальному руководству Reichsbanner и станет заместителем главного редактора журнала ассоциации. В своей деятельности он будет страстным оппонентом и критиком NSDAP . Майр будет также движущей силой в деле восстановления дружеских отношений ветеранов Reichsbanner с союзами французских ветеранов, в результате которых его сделают почётным членом одного из них, Federation nationale.

В 1933 году из страха гнева своего бывшего пропагандиста, который теперь обитал в рейхсканцелярии, Майр убежит во Францию, страну, где он в 1913 году провёл два месяца до Первой мировой войны, готовясь к экзаменам на звание франко-немецкого переводчика. Вместе со своей женой, Штеффи, дизайнером-графиком, он станет жить в пригороде Парижа, с трудом зарабатывая на жизнь преподаванием немецкого языка. После падения Франции в 1940 году он будет арестован, интернирован на юге Франции, затем его будут держать в заключении в подвале Главного Управления безопасности Рейха в Берлине, прежде чем переведут сначала в концентрационный лагерь Заксенхаузен, а затем в Бухенвальд. Там офицера, который выпустил в 1919 году джинна из бутылки, заставят работать в Веймаре на заводе боеприпасов «Густлофф», который управлялся эсэсовцами. Британская бомба убьёт его во время воздушного налёта 9 февраля 1945 года.

Одна из причин, по которой Гитлер не хотел быть управляемым Майром, была прагматичной: он начал использовать популярное стремление немцев к новому типу лидера, гения, что позволит ему представить себя более эффективно и таким образом расширить свою привлекательность. Однако на пути его попытки оседлать эту волну стоял Карл Майр.

Увлечённость гениями в концепциях Запада началась со спора на французской сцене искусств в конце семнадцатого столетия. Французские мыслители спорили друг с другом о том, возможно ли превзойти то, что создали мастера древности с помощью гениев, которые будут способны изобрести новые формы артистического выражения, лучше подходящие для настоящего времени. К восемнадцатому веку жажда гениев перешла в социальный мир. Возникающий новый, просвещённый средний класс теперь полагал, что гении будут способны помочь им в их стремлении к культурной гегемонии, личной автономии и высвобождении от власти старого порядка. Гении, как считалось, имели чрезвычайные способности для оригинальности и творчества и потому были способны разрушить матрицы прошлого. Пока все другие будут возиться с проблемами, гении создадут совершенно новые ответы или даже радикально преобразуют задаваемые вопросы.

Гений, в соответствии с этой концепцией, — это тот, кого не следует учить, как достичь личной независимости и созидательности, или как быть лидером. У гениев есть природные качества, с которыми они рождены и которые они развивают и воплощают в жизнь, когда вырастут. Скрытый смысл и подтекст немецкого термина Bildung [8] Bildung — образование, формирование, возникновение (нем. язык, примечание переводчика) — это отражение этой веры немцев в природные качества, которыми обладают люди. В то время как английский термин education основан на идее индивидуума, выводимого из невежества другими, слово Bildung выражает веру в способность индивидуума к самоформированию. Так что гении — это совершенная и чистая форма индивидуумов с прирождённым даром оригинальности и созидательности. Вкратце, у гениев внутри бог. И будучи таковыми, они не должны придерживаться общепринятых условностей публичной речи или даже логики. Гении создают нечто новое, что будет на пользу каждому и что они не обязаны оправдывать; гениям нужно только провозгласить это. Также для гениев нет нужды в компромиссах, поскольку полагается, что компромиссы ослабляют то, что создали гении. Более того, для гениев нет нужды придерживаться правил или даже общепризнанных правил морали, потому что они создают новые правила и принципы морали, которые заново определяют, что есть добро и что есть зло. Как выразил это Ницше в своём наиболее плодотворном произведении «Так говорил Заратустра»: «То, что всё вообще есть добро и зло — это его создание».

В восемнадцатом и в девятнадцатом веках термин «гений» чаще всего применялся к людям искусства. Поскольку оригинальность и нарушение условностей являются самой сутью гения, существовало стремление к типу человека искусства, который является enfant terrible [9] «Анфан террибль», несносный ребёнок (человек, ставящий других в неловкое положение своей бестактностью; примечание переводчика) , кто в результате этого стремления мог делать почти что угодно. К началу двадцатого столетия восторженное стремление к гению стало настолько распространённым и настолько вошедшим в практику в немецких школах, что образованный средний класс чествовал Гёте и Шиллера, две величественных фигуры в немецкой литературе, поэзии и драме конца восемнадцатого и начала девятнадцатого века, как знаковые фигуры гениев. Между тем, Хьюстон Стюарт Чемберлен прославлял Вагнера как наиболее выдающегося «гения» девятнадцатого века.