Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

Прощайте, случайные отпечатки минувшего.

Копия полицейского наставления из Петербурга, чтобы «добрые, не опасаясь подлой клеветы, спали в объятиях покоя, а бездельники, соскуча трепетать, обращались на путь чести».

Дело о дозволении в Грузии кулачных боев.

«Доклад об абхазском народе, который, один из самых упорных, по сию пору сохраняет дикую независимость и склонен к сухопутным и морским разбоям…»

«Рапорт о гражданских местах, кои находятся, не исключая Тифлиса, в жалостном состоянии, как по наружности, так и в сущности… Расстройство же дел достигло такой степени, что в целом Закавказском крае нет ни одной гражданской тюрьмы».

«Дело о сооружении памятника покойному статскому советнику Грибоедову на горе св. Давида».

«Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но зачем пережила тебя любовь моя?»

Воображаем рядом строки с могилы Абеляра: «Он один мог знать, кем он был».

Через «цветущие пустыни» (выражение Пушкина), над дорогами Грибоедова, где некогда было 107 станций, мы бездумно, быстро, наверное, слишком быстро переносимся из одного конца страны в другой.

Чтобы тут же снова отправиться в путь вслед за другим бессмертным путешественником.

5 марта 1829 г. «отставной чиновник X класса» Пушкин берет подорожную до Тифлиса и 1 мая отправляется на Кавказ.

Кавказ, Восток его манят, притягивают постоянно, всегда. Тут даже не совсем применим смелый образ, придуманный Вяземским и некогда использованный М. А. Цявловским для заглавия одной из статей: «Тоска по чужбине у Александра Сергеевича Пушкина». Восток — не чужбина; не только прадед, Ганнибал, думал «о милой Африке своей», но и правнук воображал себя тоскующим «о сумрачной России… под небом Африки моей».

Среди 16 иностранных языков, которыми владел или интересовался Пушкин, не только европейские; восточные сюжеты, мотивы, реминисценции у Пушкина чрезвычайно многообразны, здесь еще сегодня просторно для первооткрывателей.

Пушкинский Кавказ 1829 г., столь отличный от первого, романтического Кавказа — 1820-го.

Между первым и вторым путешествием прошло девять лет. Что такое для Кавказа века? Но что такое для пушкинской жизни девять лет! Между «Кавказским пленником» и «Путешествием в Арзрум» — половина послелицейской биографии, «Борис Годунов», «Евгений Онегин», «Полтава», «Пророк»…

Сам Пушкин обращает внимание читателей на разницу и преемственность «двух Кавказов», когда в первой главе «Путешествия в Арзрум» мимоходом замечает: «В Ларсе […] нашел я измаранный список Кавказского пленника и, признаюсь, перечел его с большим удовольствием. Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно» [П., т. VIII, с. 451; см. также: Сидяков, с. 166–167].

Что ж заставляет Пушкина сняться с родных мест и устремиться на Кавказ, к войне и чуме, хотя год назад, в 1828-м, ему вежливо запретили поездку, вернее, поставили условием зачисление… в штат Третьего отделения («разумеется, Пушкин поблагодарил и отказался от этой милости», — сообщал приятель поэта Н. В. Путята, см. [ Эйдельман , с. 376]). Не разрешают и сейчас, в 1829-м: вослед «путешествующему по личной надобности» полетят жандармские предписания, и даже 19 лет спустя, когда Пушкина давно уже не будет на свете, царь гневно припомнит, что поэт «без моего позволения и ведома ускакал на Кавказ! К счастью, там было кому за ним присмотреть. Паскевич не охотник шутить» [PC, 1900, № 3, с. 574].

Пушкин мог бы тем оправдаться (но не стал), что в действующей армии находится его брат Лев; обилие же старых друзей поэта в Кавказском корпусе было для царя и Бенкендорфа основным мотивом для запрета: очень многие, от генерала Николая Раевского до разжалованного в рядовые Михаила Пущина, попали ведь на Кавказ за прямое или косвенное отношение к «14 декабря».

Кроме естественного желания повидаться с близкими поэта, конечно, влекло на юг и восток ощущение важности, значительности всего происходящего, живые противоречия времени — то, что Вяземский назовет «сшибкой антитез» (кстати, также захваченный летом 1829 г. «духом странствий», Вяземский написал эти слова в письме к Карамзиным от 9 июля 1829 г.; он сообщал там свои впечатления о краях, которые только что пересек Пушкин: «Мы проезжали степи, совершенно голые, где в целые сутки встречали только саранчу, орлов, изредка калмыка на верблюде, или двух калмыков, скачущих на одной лошади») [ЦГАЛИ, ф. 248, оп. 2, № 21].

«Сшибка антитез», пересечение, столкновение эпох, цивилизаций — те столкновения, которые помогают лучше увидеть, понять «тайну века» и себя самих.

Подобные мысли и чувства были как бы завещаны Грибоедовым, о чем невозможно не задуматься, если Пушкин собирается в путь через месяц после тегеранской трагедии: известие о ней пришло в Петербург 22 марта 1829 г. [ЛН, т. 60, кн. 2, с. 490] — через 17 дней после того, как Пушкин «взял подорожную».

Сочувствующие современники опасались — не постигнет ли Пушкина судьба его великого предшественника; Пушкин же отвечал, что невозможна гибель на Кавказе в один год «двух Александров Сергеевичей».

Грибоедовские мотивы пушкинского путешествия — тема сложная и малоизученная…

У книги «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» две даты рождения. Одна вынесена в заглавие: в 1829-м Пушкин вел «Путевые записки», с которых начинается история будущей книги. Другой же год выставлен на беловой рукописи «Путешествия» — 1835-й [25] .

По этой рукописи, без нескольких отрывков, которые Пушкин не счел даже возможным представить в цензуру, «Путешествие в Арзрум» и было напечатано в 1836 г. в первой книге пушкинского журнала «Современник». Пропущенные фрагменты появились в печати 20 лет спустя, в конце 1850-х — начале 1860-х годов (см. [П., VIII, с. 1065]).

Мы обращаемся к хронологии, опираясь во многих отношениях на недавнее исследование Я. Л. Левкович «Кавказский дневник Пушкина». Нам важно, когда именно Пушкин записал свои известнейшие воспоминания о Грибоедове, вошедшие в «Путешествие» (в 1829-м, сразу после смерти Грибоедова, или в 1835-м, незадолго до собственной гибели)? Кроме того (постараемся показать), пушкинский труд содержал довольно много «грибоедовских» страниц.

Диалог с погибшим автором «Горя от ума» начинался с первых строк первой главы.