Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

Четверть века спустя, в конце 1854 г., свою встречу с престарелым Ермоловым опишет П. И. Бартенев: «Я завел разговор про наших поэтов и мало-помалу довел до Пушкина. Я весь был внимание, когда зашла о нем речь.

„Конечно, беседа его была замечательна? Очень, очень, очень!“ — отвечал с воодушевлением Алексей Петрович. Он виделся с ним в Орле вскоре после своей отставки. Пушкин сам отыскал его: „Я принял его со всем должным ему уважением“. О предмете своих разговоров с ним Ермолов не говорил. […] Больше они не виделись» [Ермолов. Материалы, с. 412]. Ермолов, возможно, забыл, что виделся еще раз с Пушкиным и его молодой женой в декабре 1831 г. (см. [РА, 1906, IX, с. 40]).

Погодину генерал также категорически отказался сообщить явно известные ему подробности. Возможно, это связано с тем, что Ермолову к 1850-м годам уже был известен ненапечатанный, но существовавший в списках текст Пушкина об орловской встрече 1829 г.; запись эта была достаточно откровенна и «щекотлива», чтобы еще делать к ней какие-либо дополнения (не забудем, что Паскевич, Николай I и другие «заинтересованные лица» в ту пору еще здравствовали). Впервые отрывок из разговора Пушкина с Ермоловым был опубликован Е. И. Якушкиным в московском журнале «Библиографические записки» (1859, № 5, стб. 140–141). Генерал, надо думать, дал на то согласие. Полный же текст напечатали Герцен и Огарев в VI книге «Полярной звезды», увидевшей свет в Лондоне в марте 1861 г., буквально за несколько дней до кончины Ермолова (11/23 апреля). Два года спустя «Беседа с Ермоловым» была наконец полностью обнародована в России [РА, 1863, стб. 860–862].

Итак, Ермолов имел основание не распространяться о беседе с Пушкиным. Тем важнее, уникальнее пушкинская версия того свидания.

«Несколько раз принимался он говорить о Паскевиче и всегда язвительно; говоря о легкости его побед, он сравнивал его с Навином, перед которым стены падали от трубного звука, и называл графа Эриванского графом Ерихонским. „Пускай нападет он, — говорил Ермолов, — на пашу не умного, не искусного, но только упрямого, например, на пашу, начальствовавшего в Шумле, — и Паскевич пропал“. Я передал Ермолову слова гр. Толстого, что Паскевич так хорошо действовал в персидскую кампанию, что умному человеку осталось бы только действовать похуже, чтоб отличиться от него. Ермолов засмеялся, но не согласился. „Можно было бы сберечь людей и издержки“, — сказал он» [П., т. VIII, с. 445] [28] .

С большей или меньшей степенью вероятия имеем право «подслушать» некоторые мысли и обороты той беседы, обращаясь к позднейшим разговорам Ермолова на сходные темы. «Что значит подобная война нашему воеводе Паскевичу, — иронизировал Ермолов по поводу венгерской кампании 1849 г., — когда в самом раю давал он баталии. Кто другой со времен христианства дрался у источников Тигра и Ефрата».

Дело, однако, не в отдельных фразах: оба собеседника обсуждают острую реплику графа Федора Толстого [29] насчет отличия Паскевича «от умного человека». Возникает мотив, позже не раз в завуалированном виде повторенный в «Путешествии в Арзрум»: Паскевичу повезло; он действовал авантюрно, рискованно, и его счастье, что турки и персы не воспользовались ошибками (см. [Тынянов II, с. 200–205]). В то же время преемник Ермолова умеет раздуть даже небольшие успехи — фраза о графе Ерихонском содержала немало яду. Позже современники писали об удивлении Николая I (посетившего Кавказ в 1837 г.) при виде сравнительно небольших стен, окружавших Эривань (в то время как, по реляциям Паскевича, в Петербурге считали эту крепость куда более мощной и взятие ее — подвигом куда более трудным).

Как видим, в этой части беседы Пушкин и Ермолов сообща иронизируют насчет военных талантов Паскевича (см. [Сидяков, с. 164–165]). Это, разумеется, косвенно задевало и тех, кто создавал репутацию новому главнокомандующему, в частности Грибоедова; появление в пушкинском рассказе, через несколько строк, имени автора «Горя от ума», конечно, не случайно.

Так же как переход от обсуждения нынешних войн к более широким проблемам российской истории.

«Думаю, что он пишет или хочет писать свои записки. Он недоволен Историей Карамзина; он желал бы, чтобы пламенное перо изобразило переход русского народа из ничтожества к славе и могуществу. О записках кн. Курбского говорил он con amore [30] . Немцам досталось. „Лет через пятьдесят, — сказал он, — подумают, что в нынешнем походе была вспомогательная прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то немецкими генералами“. Я пробыл у него часа два» [П., т. VIII, с. 445–446].

Здесь едва ли не за каждым словом сокрыто очень многое: Пушкин хотя и описывает встречу с Ермоловым без всякой надежды ее вскорости опубликовать, но соблюдает осторожность, предвидя возможность рукописного, бесцензурного распространения текста.

Сомневаться в том, что Пушкин к 1829 г. уже знал о «Записках» Ермолова, не приходится.

Ермолов давно их писал: первая редакция его воспоминаний о 1812 г. была создана еще в 1818–1824 гг. (см. [Тартаковский, с. 250]); мы уже говорили о широком хождении в списках отдельных разделов «Кавказских мемуаров», в частности дневника («журнала») о посещении Персии в 1817 г. В пушкиноведческой литературе, кажется, не учитывалась и очень интересная публикация «Персидского дневника», осуществленная совсем незадолго до встречи 1829 г.

В журнале «Отечественные записки», издававшемся в 1820-х годах П. П. Свиньиным, как известно, публиковались разнообразные исторические материалы и документы; многие из них (например, записки Храповицкого, Сегюра и др.) относились к событиям и лицам, которыми Пушкин постоянно интересовался. Знакомство поэта со Свиньиным и его журналом — факт, не вызывающий сомнений и подкрепленный многими данными. Поэтому мы вправе рассматривать в кругу историко-географических источников, помогавших Пушкину готовиться к восточному путешествию, ермоловские материалы, напечатанные в нескольких номерах журнала.

20 сентября 1827 г. последовало цензурное разрешение на публикацию «первой выписки из журнала Российского посольства в Персию 1817 года» (см. [ОЗ, ч. 32, кн. 92, с. 415–450]); 20 декабря 1827 г. цензор С. С. Анастасевич разрешил «вторую, третью и четвертую выписки из журнала русского посольства в Персии 1817 года» (см. [ОЗ, ч. 33, кн. 93–95, с. 107–145, 221–268 и 395–442]).

С декабря 1827 по март 1828 г. «Отечественные записки», таким образом, напечатали извлечения из важнейшего документа, относящегося к восточной политике России. Во вступительной заметке к публикации сообщалось: «Любопытная статья сия получена издателем от одного знаменитого литератора нашего, всегда готового содействовать распространению просвещения и наделявшего неоднократно „Отечественные записки“ весьма полезными статьями, при следующих весьма замечательных строках: „Тогда как орлы наши летят в сердце Персии […], тогда как взоры всех обращены на театр их побед и славы, для всякого россиянина, вероятно, будет занимательно познакомиться поближе с сею страною и людьми, там действующими; а потому препровождаю к вам несколько отрывков из журнала путешествия российского посольства 1817 года, веденного, как вы сами усмотрите, с большой наблюдательностию, остротою и знанием сердца человеческого“» [ОЗ, ч. 32, кн. 92, с. 415–416].