Натан Эйдельман - «Быть может за хребтом Кавказа»

Затрудняясь пока определить имя «знаменитого литератора» (подписавшегося литерой К.), отметим в конце приведенного отрывка полузамаскированный комплимент автору «журнала», т. е. Ермолову. Подобная публикация была достаточно смелой, если иметь в виду опалу полководца; ее, безусловно, успел прочитать Грибоедов; она знакомила Пушкина с Ермоловым — автором «Записок».

Обнародование воспоминаний Ермолова относится к 1860-м годам; публикация же 1827–1828 гг. замечательна тем, что автор дневника нигде не назван. Достаточно сопоставить подлинный текст «персидского журнала» и публикацию Свиньина, чтобы понять, сколь тщательно редактор «Отечественных записок» заменяет первое лицо рассказчика на третье (вместо «я осматривал», «я сказал» печаталось «посол осматривал», «мы сказали» и т. п.). Смягчен также ряд острых мест, где Ермолов столь резко бичует персидскую тиранию, что его критика приобретает уже более общее значение. Тем не менее и «адаптированный» текст 1827–1828 гг. сохранял немало строк, где резко проявлялись своеобразная личность автора, его особенный стиль и смелые взгляды. Так, характеризуя персидские «верхи», безымянный автор (т. е. Ермолов) рассуждает: «Надлежало бы, чтоб люди придворные во всей Азии составляли одну нацию особенную; ибо тогда, как народы между собою не только больших сходств в нравах, ниже легчайшего подобия в свойствах не имеют, при Дворе они везде одинаковы» [ОЗ, ч. 33, с. 122].

Несколько позже автор восклицает: «Где нет понятия о чести, там, конечно, остается искать одних выгод» [там же, с. 139–140].

Типично ермоловская ирония — при характеристике одного из виднейших персидских сановников: «В злодейское Али-Магмед-хана правление неоднократно подвергался он казни и в школе его изучился видеть и делать беззаконие равнодушно» [там же, с. 228].

В контексте недавнего российского междуцарствия неожиданно актуальными являлись строки, описывающие захват власти нынешним шахом Фетх-Али: «Шах имел хороших лошадей, оставалось только уметь приехать скоро. […] Здесь не всегда нужны права более основательные» [там же, с. 251–252].

«Посол» подробно описывает на страницах «Отечественных записок», как в Персии вышестоящие обирают нижестоящих, «и так доходит до самого простого народа, которому, если и остается кусок железа, но и тот безжалостная судьба исковывает в цепи рабства, а редко в острый меч защищения» [там же, с. 268].

Последний раздел ермоловского журнала (где описываются аудиенция у шаха, отношения с вельможами, наконец, гарем сардаря) потребовал от издателя особого искусства при маскировке слишком уж выразительного ермоловского «я»; в частности, уже упоминавшаяся сцена, где Ермолов поражал персов своим родством с Чингисханом, сохранена лишь в той степени, чтобы читатель знал, какое можно иметь «великое на народ влияние», если «потомок Чингисхана начальствует непобедимым российским войском» [там же, с. 426–427]. Сохранена также и выразительная реплика «посла»: «Я не думаю, чтобы вовсе не ограниченное самовластие могло быть привлекательно, и не слыхивал, чтобы оно было залогом выгод народов» [там же, с. 411].

Новейшие исследования советских историков обнаружили, что мы прежде недооценивали размеры и значение исторических публикаций, постоянно осуществлявшихся в периодических изданиях первой трети XIX в. (см. [Афиани]).

Меж тем эти публикации являются фоном, своеобразной «питательной средой», обогащавшей и стимулировавшей историческое мышление Пушкина и его современников.

Поскольку в мае 1829 г. Пушкин фиксирует свой разговор с Ермоловым о «Записках», нам небезразлично, что важная часть этих записок недавно публиковалась в довольно заметном периодическом издании. Напрашивается также мысль, что публикаторы не могли бы обнародовать персидский журнал Ермолова без согласия самого генерала; о контактах П. Свиньина с семьей Ермолова довольно красноречиво говорит то обстоятельство, что сразу после окончания последнего отрывка из «Журнала 1817 года» в «Отечественных записках» печатался материал «о прощании и последнем заседании в Орловском тюремном комитете преосвященного Гавриила» [ОЗ, ч. 35, с. 443–448]; при этом сообщалось, что текст получен «от Петра Алексеевича Ермолова из Орла от 25 июля 1827 года». Очевидно, отец Ермолова (о дружбе которого с орловским архиереем Гавриилом уже говорилось выше) был в достаточно доверительных отношениях со Свиньиным, и гипотеза о подобном же отношении Ермолова-сына, конечно же, весьма правдоподобна.

Возвратившись снова к фразе Пушкина, что Ермолов «пишет или хочет писать свои записки», мы видим, как поэт маскирует свои познания насчет уже завершенных или пишущихся мемуаров; возможно, соблюдает обещание не говорить лишнего, ибо это может привести к новым преследованиям Ермолова…

Та же сдержанность заметна и в известном пушкинском обращении к Ермолову четыре года спустя, в апреле 1833 г.: «Собирая памятники отечественной истории, напрасно ожидал я, чтобы вышло наконец описание Ваших закавказских подвигов. До сих пор поход Наполеона затемняет и заглушает все — и только некоторые военные люди знают, чтó в то же самое время происходило на Востоке.

Обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с просьбою о деле для меня важном. Знаю, что Вы неохотно решитесь ее исполнить. Но Ваша слава принадлежит России, и Вы не вправе ее утаивать. Если в праздные часы занялись Вы славными воспоминаниями и составили записки о своих войнах, то прошу Вас удостоить меня чести быть Вашим издателем. Если ж Ваше равнодушие не допустило Вас сие исполнить, то я прошу Вас дозволить мне быть Вашим историком, даровать мне краткие необходимейшие сведения, и etc.» [П., т. XV, с. 58].

Набрасывая это послание, Пушкин пробовал, заменял разные обращения к генералу: «Долго не решался я обратиться… с просьбой о деле для меня важном»; «боясь беспокоить Вас в Вашем уединении»; «знаю, что Вы неохотно решитесь ее [просьбу] исполнить» (см. [там же, с. 221]).

Речь идет, как можно заметить, о совершенно определенной части воспоминаний Ермолова, посвященной событиям на Востоке (хотя Ермолов включал в свои «Записки» также историю своего участия в наполеоновских войнах).

Мы не имеем точной уверенности, что Пушкин послал свое письмо, не знаем, отвечал ли Ермолов… Так или иначе, поэт не стал издателем записок о закавказских походах (хотя, по-видимому, имел в виду прецедент — публикацию персидского журнала в «Отечественных записках»).

Скорее всего генерал считал несвоевременным обнародование новых фрагментов воспоминаний: и много лет спустя, после смерти Ермолова, заграничная публикация «Записок» вызвала бурную реакцию родственников.

Итак, в 1820–1830-х годах Ермолов уже пишет «Записки», Пушкин о том знает, но делает вид, что не знает.