Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Вулканологов же привлёк отнюдь не сам остров, а подводный вулкан, на короткое время извергнувший дым из моря к северу от мыса Эмма и попавший на космический снимок. Не знаю, высаживались ли они вообще на остров. А он был им, полагаю, весьма интересен — как сохранённый Арктикой, и прекрасно, мезозойский вулкан. Своими гранитными дворцами он красуется по югу западного берега, и в иных странах такие дворцы собирают массу туристов.

Советская власть в 1991 году рухнула, секретность исчезла, зато Арктику задавила ещё худшая беда — нищета. Закрылись почти все полярные станции, о посещении дальних островов учёными и речи быть не может.

Зато в августе 1992 года зашёл сюда на полчаса ледокол, зафрахтованный американскими туристами. Сопровождал их наш географ-полярник, он имел высокий сан (член-кор), но о героях острова не знал ничего. Зато потом рассказывал, как поразила его мрачность острова и хилость растений, словно в погребе растущих.

А в августе 2003 года сюда с помпой приплыли туристы-экстремалы на надувном тримаране с каютой и мощным мотором. Поставили свой памятный крест, о прежнем кресте не ведая. Был у них «научный руководитель», оставшийся почему-то на материке, снимала кинохроника, махал кадилом поп-экстремал (в прошлом десантник), у Котельного ждал их ледокол с вертолётом, но прошлое занимало всех мало.

Арктика робко, но хранит память о своих героях, а вот вопросов не задаёт почти вовсе. И не от секретности (её тут теперь нет вовсе), а от извечного стремления людей (особенно экстремалов) не задавать серьёзных вопросов, не говоря уж о каверзных.

Ими-то, вопросами, мы и займёмся. Что значила фраза «Имеем во всём достаток»? Обычно её не цитируют, и это, увы, правило: умалчивать о непонятном, не обсуждая. Давайте соберём непонятные фразы и непонятные находки, сопоставим их и посмотрим, не станут ли они, непонятные врозь, понятными вместе.

Написав про поход Колчака текст, лёгший позже в основу главы 1, двадцать с лишним лет считал я наивно, что знаю об этой истории всё важное и представляю себе Колчака полярного. Так что в перерывах между служебными занятиями спокойно занимался главным для меня тогда делом — собирал сведения о Колчаке белогвардейском. Хотелось понять, как и почему всеобщий кумир так легко пал. Читателями виделись мне так называемые диссиденты, то есть интеллигенты, открыто противопоставлявшие себя властям.

Круг диссидентов в 1979 году, с вторжением советских войск в Афганистан, сузился, почти исчез из моего поля зрения, а те немногие, с кем удавалось иметь дело, не видели в истории революции ничего, достойного распространения. «Вот если протокол протестующего собрания или описание, как кого преследует власть, тогда будем читать и раздавать другим», — простодушно сказал мне один из них, человек известный и весьма порядочный. О, как жестоко они (и мы все) поплатились за то недомыслие! Когда советская власть рушилась, демократы повторили все ошибки прошлого. В частности, легко отдавали власть людям пусть и прекрасным, но к управлению негодным вовсе, а потому вскоре же сдавшим позиции бюрократам.

На несколько лет желание писать о революции у меня пропало. Лишь на взлёте «гласности», в 1988 году, для сборника «Пути в незнаемое» (то был очерк «Адмирал», он в свет так и не вышел), понадобилось освежить в памяти то, что известно о зловещем острове. Теперь взгляд на эскиз-карту Зееберга сразу дал понять — карта изумительна. Итог её разглядывания и сравнения с текстами оказался поразителен: пришлось переосмыслить всё. А главное — лики моих героев проступили явственно.

Куда пристали байдары Толля, мне было известно (к мысу Эмма), а вот куда пристал вельбот Колчака? Проще всего было поверить зоологу Савве Успенскому (он-де и отчёты читал, и на острове был, и гурий Колчака открыл), что спасатели (Колчак у него не помянут ни разу) пристали к мысу Эмма. Но в советской биографии Толля (Колчак в ней тоже не помянут) сказано совсем иначе — пристал-де вельбот спасателей у мыса Преображения, то есть на 25 вёрст восточнее [177] Снятие запрета на имя Колчака и даже его возвеличение ничего в этом вопросе не изменило, и в комментарии штатных историков (к письму президента АН, 1905 г.) читаем: «Достигнув о-ва Беннета в районе мыса Преображения, спасательная партия обнаружила бутылку с записками Э. В. Толля и его товарищей, а несколько дальше — ящик с кратким отчётом» (Источник, 1997, № 3, с. 97). Как видим, имени Колчака нет, нет ни мыса Эмма, ни избушки. Та же путаница, но гораздо длиннее, — у Н. А. Черкашина [2005], на с. 102. . Странно: в академических «Известиях», в отчёте Колчака, сказано, что к мысу Эмма он добрался назавтра до полудня, преодолев ледник. Словом, оба варианта сразу отпали.

Надо было решить этот вопрос, найдя место высадки на карте. Отчёты Колчака — без карт, но место нашлось по текстам однозначно и на карту легло несомненно. Совпали реалии, данные Колчаком и Бегичевым: узкий пляж версту длиной посреди южного берега , он замыкает понизу наклонную долинку, по которой сбегают два ручья.

Протестовала одна лишь консервная банка, та, что с трухой от документов. Дело в том, что Колчак ясно и не раз сообщил, что сложил у места своей высадки гурий; Успенский этот гурий нашёл и сфотографировал — за ним действительно виден пляж около версты. Полуистлевшая доска с именами Толля и спасателей также высказалась ясно — гурий тот самый, колчаковский.

Но на снимке у гурия — большая кубическая жестяная банка (та, где труха от документа). А Колчак не только нигде не писал об оставлении записки, но, как мы уже знаем, прямо сказал морякам, собиравшимся на остров Беннета, что в оставленном им керне «ничего, кроме надписи на доске, нет». Почему он солгал?

Пришлось внимательно сравнить все наличные карты и тексты, и вдруг несообразности вздыбились торосами. Разгребать их, бросив научные дела, пришлось почти полгода, пока всё не сложилось в цельную картину, и главным свидетелем стала карта. В частности, места стоянок и жилья ясно указали причину гибели барона. Более того, благостный портрет Толля, кочующий из книги в книгу, разбился вдребезги, тоскою глянули лица загубленных им спутников, а образ Колчака, дотоле немного лубочный, приобрёл жёсткую простоту и явственность.