Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

— При чём тут его состояние? Кто закон преступал — мы или он?

Увидав лейтенанта, все заулыбались, и Маковецкий пригласил его к чаю. Препаратор Кириллов, хорошо Колчаку знакомый, перенес пыхтящий самовар от печки на стол и убежал в библиотеку — снова карту Сибирского моря искать. Уволенный консерватор музея был ещё и библиотекарем, вот теперь без него никто ничего найти не может. Колчак стал пить чай, погружённый в свои мысли, и разговора не слушает. А зря, разговор примечательный.

— Что вы, Николай Емельянович, на Кириллова! Что он может, если сам Отдел за Станиловского не заступился? — мягко обратился к Маковецкому сидящий за столом вальяжный господин в круглых профессорских очках и с большой, но аккуратной тёмной бородой.

— А что я мог?! Я получил предписание генерал-губернатора, а он Покровитель Отдела.

— Как что? Дали бы депешу в Петербург, Семёнову Мы ведь его отдел, формально Пётр Петрович наш прямой начальник. Он, а не генерал Кутайсов.

— Других дел у руководителя Императорского Общества нет!

— Не скажите, Николай Емельяныч, не скажите. Семёнов даже за ссыльных всегда заступается. Или сами пошли бы к Кутайсову, объяснили бы, что никакой он не преступник, Станиловский, что он отличный работник, душа Отдела, что без его лекций пострадает просвещение иркутской молодёжи невосполнимо…

— Побойтесь Бога, какие лекции, если он под следствием? Чтобы Обществу приписали растление молодых умов? и как я пойду к их сиятельству? Он же дал понять, что вопрос решённый. Меня не вызывал, а передал через свою канцелярию: уволить. Мне осталось исполнить. Отделу могли бы неприятности быть.

— Помилуйте, какие неприятности? — изумился собеседник. — Был я у него на днях, сам, без вызова, и он меня принял. Просил я его за одного ссыльного, в больнице он, и намекнул заодно, что можно бы со ссыльными помягче, как при прошлом генерал-губернаторе было, при Пантелееве. Думаете, что, нагрубил он, выгнал? Нет-с, извиняться стал, что, мол, подневолен, исполняет циркуляр Плеве, министра.

— Что же вы сами о Станиловском не сказали? — ехидно вставил Маковецкий.

— Нельзя, Николай Емельяныч, вы сами службу лучше меня знаете. Попросишь за двоих, об одном откажет почти наверное, и вроде просьбу общественности уважил, хватит. «Всё, кто следующий, прошу». Нет, об этом вы должны просить, лично.

— Вот так прямо завтра и пойду! Когда в Якутске ссыльные бунтуют. И опять поляки там замешаны. Скажете же, Иван Иваныч, грех слушать. Да, кстати, вы же Александр Васильич, только что из Якутска. Серьёзно там? При вас ли бунт начался?

О бунте Колчак не слыхал ничего.

— Да нет, ничего серьёзного, — вставил Попов. — Заперлись ссыльные в одной избе и стреляли оттуда, требуя улучшения условий. Никого не ранили, так что, надеюсь, им просто сроки ссылки удлинят. Двадцатый век, как никак, гуманизм побеждает.

— В самом деле, в прошлом веке их расстреляли бы, и поделом, — взъярился вдруг Маковецкий. — С вами, либералами, совсем народ распустился.

Попов тоже весь подобрался и, упершись в поручни кресла, почти кричит:

— С нами, либералами? Побойтесь Бога, господин Маковецкий! Одиннадцать лет, пока губернатором Якутии был либерал Скрипицын, мы о якутских бунтах забыли и слышать. А стоило порядочного человека уволить, и глядите: опять бунт.

Помолчал, глянул на лейтенанта, невозмутимо льющего себе из шумящего самовара кипяток, и, немного успокоившись, добавил:

— Да не бойтесь вы, Николай Емельяныч, Кутайсова, он не злой, он просто служака. Кстати, когда я был у него, просил меня звать его без титула, Павлом Ипполитовичем. С прежними генерал-губернаторами я постоянно воевал, и то обошлось, как видите, а цензуры Кутайсова я просто не чувствую.

— Да что у вас цензировать, Иван Иваныч? — воодушевился Маковецкий, радуясь возможности сменить тему. — Донесение, что прохожие в ларьке заброшенном ретираду устроили? У вас же в газете давно ни одной статьи нет, одни сообщения от властей или вести с телеграфа.

Иван Иваныч лишь усмехнулся:

— Что, заметило начальство заметку? Место людное, а ретирады нет. Не решил ли господин губернатор, по зрелом размышлении, выпороть господина инспектора? Случай ведь особый , как ни скажите.

Тут Колчак мог бы понять, что перед ним тот самый Иван Иванович Попов, бывший ссыльный-народник, а теперь — владелец и редактор «Восточного обозрения». Соня уже рассказывала, как ехала с ним в одном вагоне от Москвы, как гордится он либеральным направлением своей газеты и своей ролью в Географическом обществе. Как не любит он председателя Маковецкого за лесть начальству и за убогие взгляды — например, за призыв применять «в особых случаях» телесные наказания [224] Попов И. И., 1924, с. 267. .

По основной должности Маковецкий — инспектор врачебной части и конечно же, при госте пропустил мимо ушей неуместную шутку. Предпочёл поговорить о том, что вот керосин вздорожал, что он дороже электричества, на проводку которого, однако, у Отдела нет денег. Что Кириллов — ценный работник, живёт всю жизнь на нищенское жалованье, на четверть меньшее, чем у любого служителя (не говоря уж о служащих) губернских учреждений, и что теперь Отдел помог своему препаратору — освободил его от уплаты членского взноса. Что сейчас вот ждём, кто придёт из начальства — и от их сиятельства генерал-губернатора (сам-то он в отъезде), и гражданский губернатор, и кто-нибудь из военного округа. А может быть кто и от владыки архиепископа или из думы. Впрочем, вот Иван Иванович — гласный городской думы.

Но лейтенанта занимает только одно — пора начинать, а карты нету.

— Нечего, говорите, цензировать? — воспользовался паузой Попов. — Одни донесения? А как насчёт донесения с Кругобайкальской дороги? Третьего дня мы сообщили, что со строительства бегут рабочие, и глядите: сегодня уже сам Кутайсов воленс-ноленс отбыл туда. Для того газета, поверьте, и нужна.

— Да неужто генерал-губернатор без вас этого не знает? Не надо шутить.

— Что бегут, он и без нас знал, ваша правда. Однако же о причине бегства его челядь навряд ли ему сообщала, а вернее, не сообщала ничего вовсе. Наоборот, намекали, что не обошлось без политических, что опять пахнет шестьдесят шестым годом. Отсюда, как полагаю, и его антипольские демарши, ну и вот Станиловский пострадал. А мы прямо заявили в газете, что там условия работ невыносимые.

И оба стали объяснять гостю: в 1866 году было на строительстве кругобайкальского тракта восстание ссыльных поляков, пятерых тогда расстреляли, две сотни попали в бессрочную каторгу. Сейчас с необыкновенной скоростью возводится там же железная дорога, которую следует во что бы то ни стало открыть для движения воинских поездов в апреле, когда Байкал вскроется и исчезнут ледовые дороги. Путь беспримерно сложен: искусственные террасы, 33 тоннеля на 290 вёрст пути, а рабочих рук нет. Путейцев и взрывников нанимают в Европейской России, а на чёрные работы направлены арестанты, они-то и бегут. Работы грозят растянуться до августа, так что недели три, пока смогут ходить паромы, транспорта на восток почти не будет.