Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Поэтому удивительно, что ВСЭ продолжилась после падения Бирона. Вероятна мощная поддержка ее в тот момент Остерманом, но в чем она состояла, из документов не видно. И, главное, не видно, зачем она была нужна ему теперь, в 1741 году, когда он оказался на вершине власти. Понятно, что ДКО была прекращена вскоре после падения Остермана, однако камчатская часть продолжалась еще год, до падения Головина. Словом, вопрос еще ждет изучения.

Еще больше стоит изучения такой вопрос: как связаны жуткие нравы экспедиции с тогдашними нравами войны и сыска? Вопрос этот пришел мне в голову при чтении истории походов фельдмаршала Миниха в Польшу и в Крым.

На войне тогда позволялось всё, но не всё делалось. Миних, взяв в 1734 году Гданьск, ничего, кроме обычных бесчинств, войскам не позволил, и город, как обычно, остался цел. Через 2 года в Крыму было иначе: от Кабинета министров (по сути, от Остермана) «Миних получил приказ разорить дотла цветущий край, названный в указах „гнездом разбойников“» [Анисимов, 2009, с. 493]. И он постарался: Гёзлев и Бахчисарай сожжены дотла — якобы, с нехристями надо поступать именно так [389]. Потеряв за полгода 30 тыс. человек и ничего не приобретя для России, кроме ненависти жителей юга, Миних покинул Крым.

Увы, Россия обычно воюет именно так (в своей крови топя противников), но вот вопрос: с чего бы тому же Остерману и прочим сановникам обходиться лучше с нехристями сибирскими (даже с крещёными), нежели с крымскими? Может быть, офицеры экспедиции видели себя тоже на войне? Так или иначе, но они громили местное население, словно покоренных врагов.

Что касается нравов внутри страны, то вызывает недоумение попытка нынешних историков трактовать власть Анны Иоанновны как умеренную, а Бирона как нейтральную беззлобную личность. Особо удивляет Игорь Курукин:

«Царствование императрицы не было таким уж кровавым — из столичной Тайной канцелярии в ссылку отправилось всего 820 политических преступников» (Курукин И. В. Артемий Волынский. М., 2011, с. 265).

Иных данных не приведено, что делает вывод несерьезным. Зато эта мысль развита в его же книге «Бирон» (2006), где о Тайной канцелярии читаем:

«В петровскую и послепетровскую эпоху она являлась скромной конторой» с 15-ю служилыми, включая палача, и бюджетом 2 тыс. 100 р…. (1740 г.). В Москве было ее отделение со штатом в 12 человек, а «никаких местных отделений и тем более сети штатных „шпионов“ не было».

Странно: Овцын был пытан как государственный преступник не в столице, а в Тобольске, и «шпион» в том деле тоже был, хоть и не штатный, но платный.

Возражать на полную несуразность неловко, но приходится, ибо ее повторяют. Политических преступников среди осужденных Тайной канцелярией почти не было. Даже в том деле, которое давало основание таковых подозревать — в деле Волынского, один из «судей» позже вспоминал [Долгоруков, 1909, с. 170]:

«мы отлично знали, что все они невиновны, но что поделать? Лучше подписать, чем самому быть посаженным на кол или четвертованным» [390].

Столь же дутым было дело Александра Черкасского, смоленского губернатора, якобы задумавшего заговор в пользу будущего Петра III.

Единицы, кого в самом деле можно квалифицировать (с тогдашних позиций) как настоящих, а не вымышленных, политических преступников, отправлялись отнюдь не в Сибирь. Таковы солдат Иван Миницкий, назвавший себя царевичем Алексеем Петровичем, и поп Гаврила Могило, объявивший его таковым (1738 г.), и они оба были посажены на кол [Корсакова, 1909, стл. 897].

Ссыльных в Сибири было много тысяч, их следовало освобождать и обустраивать, а не добавлять к ним еще 820 из одной лишь конторы Петербурга. Но сосланные составляли всего четверть числа осужденных Тайной канцелярией [Анисимов, 1999, с. 717], так что оценивать режим надо не по ссыльным.

Кстати, казни (включая жестокие) стали при Анне столь обычны, что в Петербурге даже не привлекали зевак. По «слову и делу» то и дело пытали людей, сошедших до этого с ума от условий жизни, в том числе в ВСЭ. Пытанные и казненные исчислялись сотнями по одной лишь ВСЭ, а она не составила и тысячной доли населения России.

Но главное всё же не в этом. Главное в том устройстве, частью которого была Тайная канцелярия. Читая документы ВСЭ, легко видеть, насколько донос и расправа поразили после Петра I общество. Даже если дело кончалось для кого-то успешно (значит, казнили его противника), всё равно ущерб его работе был огромен. Данных по стране в целом нет, их должен был собрать сам Курукин, прежде чем писать (надеюсь, что после этого он писал бы иначе). Вряд ли он мог не знать, что при Петре I Тайная канцелярия была поздней и крохотной частью репрессивного аппарата, каковою и оставалась.

Основой же режима было неслыханное ранее угнетение крестьян, и в этом правление Анны Иоанновны тоже отличилось. Если Петр забирал в рекруты по 0,23 % населения в год, чем поставил экономику на край гибели, то Анна вдвое больше, по 0,48 % [П-2, с. 314]. И, что удивительно, размер армии от этого почти не менялся, поскольку рекруты сразу шли на убой, причем гибли они вовсе не в сражениях. Миних, друг Бирона, ухитрился в Крымской кампании положить за полгода 30 тыс. солдат, притом в боях — лишь 2 тысячи. Остальные умерли от голода и болезней. Этот провал сравнивают с прутским провалом Петра I [Анисимов, 2009, с. 496], но Петр был самовластный царь, а Миниху следовало бы за провал ответить.

Ответа не потребовали, и катастрофа ничему не научила его: вскоре масса солдат замерзла, зимуя под открытым небом, а Миних добавил бед, пресекши использование провианта из наличного запаса, который затем сгнил [П-2, с. 285]. За жестокость к солдатам его ненавидели даже генералы, которые обратились к Анне, однако его взял под защиту Бирон, и дело не получило хода.

Как после сказанного относиться к Бирону? Да, нашей экспедиции он помог радикально [391], однако не в ней же состояла его главная роль в истории России. Пусть он редко ставил подпись, зато высказывался, согласно отзывам современников, весьма определенно. Так, когда Остерман упрекнул его за назначение Волынского канцлером, Бирон, гласит традиция, ответил:

«Любезный граф, Волынский обязан мне тем, что не был повешен… Но что же делать? Все русские таковы. Попробуйте найти из них человека честного и… такого же способного, как Волынский» [Долгоруков, 1909, с. 158].

Конечно, это устная традиция, но в донесениях дипломатов времён Анны Иоанновны есть и письменные сведения о прямом влиянии Бирона на политические решения (СИРИО, т. 20, с. 111, 116–117). И сам он писал, например: «Ягужинский умрет, вероятно, в эту ночь, и мы должны стараться заменить его в Кабинете» [Анисимов, 1998, с. 117]. Человек, всю жизнь избегавший подписывать документы, но имевший бесконечное влияние на императрицу, может быть изучен только по таким данным. И опровергнуть их Курукину нечем.