Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Это, разумеется, лишило остальных иерархов желания (да и возможности) защищать царевича, но и смертный приговор подписать они не решались — ведь они в Бога верили, ада боялись, а грех их (если бы они поддержали приговор) был бы куда большим, чем лиц светских. Они ответили царю невразумительными ссылками на Писание и к суду допущены не были.

Словом, Устрялов показал себя столь надёжным чиновником, что в 1842 году Николай I допустил его работать в архив Петра I (куда после Пушкина не пускал, насколько знаю, никого), а позже — работать в розыскном деле царевича Алексея, где, насколько можно судить по публикациям, ещё не бывал до Устрялова вообще никто из историков. И лишь после смерти Николая (1855 г.) выяснилось, сколь просчитался старый и весьма опытный император.

Если в Англии 1859 год вошёл в историю как год волнений вокруг теории Дарвина, то русское общество, ещё далёкое от идей эволюции, в ожидании реформ в изумлении читало и обсуждало новую книгу Устрялова, которая появилась на прилавках Петербурга в марте 1859 года. Можно сказать, что эпоха Великих реформ началась тогда, за два года до отмены крепостного права.

Неожиданно для всех, Устрялов собщил то, что век с четвертью успешно скрывалось — о несчастном, ни в чём не виновном царевиче Алексее, которого отец обвинил в заговоре, пытал и забил до смерти, о его несчастной матери Евдокии и её необыкновенной любви с несгибаемым героем Степаном Глебовым [Устрялов, 1859]. О них впоследствии много писали, приходилось это и мне [4–11], так что здесь стоит сказать немногое (остальное см. в Прилож. 1).

Причиной трагедии были, вернее всего, не столько реальные действия Евдокии, Алексея, Досифея, Глебова или ещё кого-то, сколько намерения самого Петра и его сподвижников. После прутской трагедии 1711 года (см. стр. 82) Екатерина обрела огромную власть над мужем, а кто уж совсем ненужен был ей, так этот прежний наследник. Родив сына сама, она весьма способствовала (вместе с Меншиковым) мучительной и унизительной смерти Алексея, что не раз описано в их биографиях. И вот Пётр избавлялся от первой жены и их сына [54] «Рано или поздно отец должен был загубить сына. Царевич довольно живо чувствовал это» [Терновский, с. 15]. Действительно, при чтении документов об отношении отца к сыну, в том числе к ещё подростку, трудно отделаться от такой мысли. , ненавистных и ему, и новой жене, и фавориту.

Николай Герасимович Устрялов

Казалось бы, Пётр, самый неограниченный из русских правителей, не зависел от близких. Оказывается, не всегда и не во всём. Западный дипломат как раз в 1711 году доносил, что «Меншиков управляет всеми делами, однакож оставляет и Царю некоторое участие в них» [Тургенев, 1844, с. 20].

Убив сына, царь решил показать себе и другим, что во всём прав, и объявил, что займется, наконец, казнокрадами. Главным из них был как раз Меншиков, и многие ожидали его падения. Он действительно был осуждён «судом», но только на лишение имущества, каковое частично и состоялось, что, по всей видимости, было целью процесса. Однако он тут же был оправдан царём, наделён новыми поместьями и даже повышен в чине [Тургенев, 1843, с. 11–12].

В те годы нарастало общественное движение, видевшее в Петре самого Антихриста, и оно побудило Петра выдумать для его вождей неслыханную казнь (копчение). В суздальском деле таких вождей не оказалось, но Евдокия и Алексей помимо своей воли служили символами движения. Сам царевич видел причину ненависти к нему в том, что народ его любит, а отца ненавидит за его злодеяния, так что отец боится как быть убитым, так и гнева божия [Устрялов, с. 73].

Евдокия спасла себя от пыток, официально отрекшись весной 1718 года от прав царской жены, чего прежде избегала. Алексея отец тоже склонил угрозами к отречению и тут же объявил наследником младенца (Петра Петровича). Но вскоре он, как видно, испугался, и вполне обоснованно, что после смерти его, царя, отречение Алексея ничего не будет значить. Тем самым, гибель Алексея была неминуема, однако ее нелепая жестокость (см. Прилож. 2.)не находит иного объяснения, кроме как в очередной вспышке болезненного садизма.

В виновность царевича поверили очень и очень многие современники, но отнюдь не все: слухи об отце, забившем сына насмерть в застенке Петропавловской крепости, пошли по столице сразу же и распространялись по стране тем вернее, чем злее царь карал их носителей.

Что касается московских казней (Глебов, Досифей и многие другие), то состав жертв их и свирепость не были обоснованы ничем, в том числе не следовали и из царских манифестов, так что царю осталось только скрывать суть дела. Меры к этому он принимал странные, явно в растерянности, и эффект тоже был противоположен желаемому.

Так, его запрет весной 1718 года, во время московского процесса над Глебовым и другими, на всякое сообщение Петербурга с Москвой побудил западных дипломатов счесть московские события главными и тщательно собирать сведения, благодаря чему мы о них многое знаем. Через сто лет французскую часть их собрал известный либерал Александр Тургенев, от которого мы узнаём, что Пётр был в полной растерянности (добавлю: от им же содеянного), требовал от иностранцев «не давать много воли языкам в настоящих обстоятельствах» и даже арестовал двух посланников [Тургенев, 1843, с. 8].

Это, как и насилие над царскими особами, вызвало огромный политический скандал, самым тяжёлым для России итогом которого был разрыв отношений с Англией (1719), главным тогда торговым партнёром. Они были восстановлены лишь через 12 лет (при Анне Иоанновне) после долгих переговоров при посредстве Франции и Швеции, которые вёл президент Коллегии иностранных дел вице-канцлер Андрей Остерман, о чём будет речь далее, в Очерке 4.

Едва ли наши будущие герои, пока ещё ученики Морской Академии, могли хоть сколько-то разобраться в деле погибшего царевича. Куда вернее, что они вместе с большинством простодушно верили царским негодующим манифестам, однако дальнейшие события заставили размышлять даже многих тугодумов. Дело в том, что царь, убив одного наследника и потеряв другого от болезни (малолетний Пётр Петрович, сын Екатерины, не прожил и десяти месяцев после гибели Алексея), стал вовсе не подыскивать преемника среди соратников, а истреблять самих соратников. Делал он это и раньше, но теперь жертвы выстраивались в зловещие цепочки.

Например, как подробно сказано в 4–10(статья помещена в качестве Приложенияк Очеркам 3и 4), через полгода после гибели Алексея царь приказал арестовать московского и сибирского губернатора Матвея Гагарина, лучшего из своих губернаторов [55] «Сей боярин, впоследствии злополучный, много содействовал устроению губернии и осведомлению о ней на всем пространстве…» [Словцов, с. 183]. . Год сидел тот под караулом без всяких допросов, просто в силу доноса. Затем, после пыток и «суда», он был повешен, причём царь долго огорчался поспешности и лёгкости казни, так что распадавшийся труп князя перевешивали в Петербурге с места на место более года, а когда он был, наконец, похоронен, неизвестно [Корсакова, 1913].