Юрий Чайковский - Мысы Ледовитого напоминают

Однако вот Челюскин прошел к полюсу дальше всех в том веке и увидал, что там море вообще не тает. Он записал 6 мая 1742 года:

«здесь яды глаткие, и как видно, что не ломает никогда».

А 9 мая, у самого северного мыса, он добавил:

«только от берегу в 6 верстах виден перелом, шириною 1/4 версты; и от онаго залому торосов есть, а за ним паки лед гладкой и кажется не ломает».

То есть: приливная волна может сломать лед (сделать перелом), но сплошного канала нет. Харитон Лаптев и сам это давно отмечал, притом на более южных берегах Таймыра, отчего, думаю, и послал Челюскина столь ранней весной: на открытую воду он не рассчитывал, и ждать лета на цынготной зимовке не было смысла. Он даже оценил зону многолетних льдов [124] Лаптев полагал их вечными, а редкий гнилой плавник — итогом его перемещения в полыньях, возникающих в дни максимальных приливов. (На самом деле плавник был принесен лет на 150 раньше, до прихода LIA.) — примерно от мыса Стерлегова на западном берегу Таймыра до островов св. Фаддея на восточном. Это подтвердил отчет Челюскина, а это ставило крест на всей затее.

Через полгода, получив отчеты, Головин, надо полагать, тоже понял, что ничего от ДКО ждать не приходится. И вот Головин, полный адмирал, предложил лейтенанту X. Лаптеву самому оценить обстановку на месте и самому принять решение. Подробнее см. [Свердлов, Чуков, с. 51].

Ход был малопочтенный, но единственно возможный: никто в Петербурге не решался признать провал сам, и решение было поручено далёкому безответному лейтенанту. Зная тогдашние нравы, подозреваю, что инструкция (прекратить исследования) была ему дана, но устно, через курьера. И Харитон, уже закончивший свою опись, летом 1742 года приказал прекратить работы Обь-Енисейского отряда, хотя тот успешно продолжал исследования. С отрядом Дмитрия Лаптева связи не было, и он вел опись по рекам Чукотки до глубокой осени.

Поскольку тихоокеанская часть тоже радостей не сулила (в Японию не попали, Америка оказалась слишком далека), поскольку Беринг погиб, Остерман был сослан, Писарев вернулся в Петербург героем и с сокрушительным рапортом, а Головин отправлен в отставку, — Адмиралтейству осталось одно: поскорей закрыть, тихо и без разоблачений, всю экспедицию.

Хорошо ещё, что обошлось без пыток и казней. Впрочем, один смертный приговор всё же был вынесен — Шпанбергу, за самовольное возвращение в Петербург. Нелепость приговора поразительна и наводит на мысль, что чиновники мстили капитану за провал (с их точки зрения) всей экспедиции; за то, что ВСЭ не принесла им ожидаемых выгод. К счастью, за Шпанберга вступился датский посланник, капитана помиловали и даже оставили во флоте.

Возвращение участников в Европейскую Россию затянулось на много лет, поскольку теперь пришлось платить за транспорт его настоящую цену [Мартынов, 1958, с. 38], и удалось далеко не всем. Через 10 лет их горстка, отчаявшись попасть в Европу, даже открыла в Иркутске Навигацкую школу (1753 г.) — первую, как писал позже историк, нецерковную школу за Уралом [АР-1, с. 243]. Напомню, что первой нецерковной школой в Москве тоже была Навигацкая.

Хуже всего, что архив ВСЭ создан не был, и достижения, добытые такой кровью, погибли едва ли не в основной своей массе. Всю экспедицию в начале XIX века без колебаний вписали в разряд безуспешных поисков СВ-прохода и только, совершенно забыв об огромной её исследовательской работе. Например, историк флота и популяризатор Василий Верх, резюмируя тогдашнюю литературу, кратко поведал о ДКО как о поиске «кратчайшего пути в Индию» [Верх, 1821], но не счел нужным упомянуть, что экспедиция изучила обширную часть земного шара с её природой и людьми. И даже умолчал, что открыта крайняя северная точка Евразии.

В XX веке ведущий советский географ Берг вовсе уделил ДКО одну пренебрежительную пару фраз:

«Исследование северных берегов Сибири… происходило в очень тяжелых условиях. Но, во всяком случае, было установлено, что Сибирь на севере омывается морем» [Берг, 1949, с. 26].

Странно, но небрежение к героям ДКО нарастает. Так, в солидной монографии о СВ-проходе [Старков, 1998] ДКО упомянута лишь как источник данных о плаваниях XVII века (от Дежнева автор перешел к Ломоносову), а недавняя объемистая «История российского мореплавания» (М., Эксмо, 2008) не упомянула ДКО ни словом. И полбеды, если бы составители о ней просто забыли, но они именно пренебрегли величайшей экспедицией евроамериканской истории: «Мы не станем утруждать читателя перечислением имен всех тружеников, послуживших науке, и остановимся лишь на тех, труды и открытия которых составили эпоху в истории русского мореплавания» — этими словами предварена глава о Беринге.

Историконаучный подвиг «Эксмо» не остался одинок, другое издательство решилось превзойти его: в книге «Охотское море. Энциклопедия» (М., «Международ. отношения», 2009) нет даже статьи «Беринг», каковой лишь упомянут (неуважительно) в статье «Вторая Камчатская экспедиция». Организаторами экспедиции названы Чириков, Шпанберг и (не догадаетесь!) Скорняков-Писарев. Ему уделена восторженная статья, где, разумеется, нет ни слова о заплечных делах, развале работ и склоках, а служебные провалы поданы как достижения.

В «Иллюстрированном атласе географических открытий» (М., Махаон, 2013, пер. с англ.) за плаванием Баренца (1596) сразу следует плавание Норденшельда (1878), а за ним «Вилькицкий и Колчак» (1910). И дело не в западном оригинале — у нас есть авторы ничуть не лучше (см. Пролог, сноску 1). Так и живём.

Как это стало возможным? Ответа у меня нет, но вспоминается собрание в Московском отделе Географического общества в начале 1990-х. Бойкие старушки, участницы катастрофы парохода «Челюскин» (1934 г.), восхищались этим сталинским преступлением как чем-то весёлым, и зал был доволен. Протестовал один Каневский — его деревянные руки позволяли ему говорить многое.

И вот приходит теперь на ум: ведь эти старушки (они же — молодые мамы, едва не погибшие вместе с младенцами и «Челюскиным») ничего не знали, да и не могли знать, о злополучии того, чьим именем назван злополучный корабль. Для них, как и для всех, Челюскин был просто покоритель льдов, и нет ничего странного в том, что они творили у нас на глазах похожую сказку. А сказки забываются. Кто нынче знает, кем был Бова-королевич и какие вершил подвиги?

Заканчивая, вспомним последний пункт у Соколова (см. выше, с. 93), где одной из причин успеха экспедиции назван «дух великого Петра». Жаль, что замечательный историк флота не пояснил, что имел в виду. Как мы знаем из Очерка 3, её участники относились к Петру различно. Пример же с Большим Камчатским нарядом (см. Приложениек Очеркам 3 и 4., п. 4) показывает, что даже при жизни Петра указанный «дух» работал неважно: стоило свирепому царю сменить интерес и убрать двух начальников Наряда, как предприятие, прежде весьма успешное, распалось. А ведь ВСЭ ушла в путь через 8 лет после смерти Петра, во время упадка исследовательской активности государства. Почему она не распалась?