Ричард Эванс - Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Еще более широкой популярностью пользовались научные романы Шензингера, представляющие собой полную противоположность ностальгической литературе «крови и почвы», прославляющие современные изобретения, научные открытия и промышленный рост: его «Анилин» был самым популярным из всех романов, опубликованных в Третьем рейхе, с 1937 по 1944 год было продано 920 000 экземпляров, а за ним последовал «Металл», с 1939 по 1943 год проданный в количестве 540 000 экземпляров. Иностранных авторов в нацистской Германии продолжали публиковать, если они не шли вразрез с нацистской идеологией.

Приключенческие романы Тригве Гульбраннсена с такими названиями, как «И леса поют вечно» и «Наследие Бьорндаля», опубликованные в Германии в 1934 и 1936 годах соответственно, за время существования Третьего рейха разошлись в количестве полумиллиона экземпляров, а еще один мировой бестселлер «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл был распродан в количестве 300 000 экземпляров всего за четыре года издания, и это был только один, самый популярный роман из широкого круга американских произведений искусства, ввозимых в Германию в 1930-х годах [354] Schneider, «Bestseller», 80-85. . Многие книги, которые были опубликованы еще до 1914 года и все еще считались более-менее приемлемыми для режима, все так же продавались сотнями и тысячами экземпляров. Они позволяли вернуться в воображении в разумный и стабильный мир. Точно также популярны были книги известного автора Карла Мая, чьи рассказы о Диком Западе, написанные в начале столетия, многие считали выражением идей нацизма еще до их появления; поэтому его книги любили многие убежденные нацисты, включая самого Гитлера [355] Kershaw, Hitler, I. 15-17. . Обыкновенные немцы не проглатывали нацистскую литературу целиком, напротив, они сами выбирали, что хотели читать, и с середины 1930-х годов выбор зачастую падал на литературу, не связанную с нацизмом. Как и в других областях немецкой культуры, стремление партии создать нового человека, проникнутого нацистскими ценностями, реализовывалось здесь столь же ограниченно, как и в других областях немецкой культуры [356] Hans Dieter Schafer, Das gespaltene Bewusstsein: Uber deutsche Kultur und Lebenswirklichkeit 1933 — 1945 (Munich, 1982), 7-54; Thymian Bussemer, Propaganda und Popularkultur. Konstruierte Erlebniswelten im Nationalsozialismus (Wiesbaden, 2000), 76-115. .

При Веймарской республике экспрессионизм наряду с «новой объективностью» (Neue Sachlichkeit) преобладал не только в немецкой литературе, но и в изобразительном искусстве [357] Evans, The Coming of the Third Reich, 122-4, 413-16. . Типичным его проявлением, принятым широкими массами, были работы скульптора Эрнста Барлаха, на работу которого значительное влияние оказало примитивное крестьянское искусство, с которым он познакомился во время визита в Россию перед Первой мировой войной. Барлах изготавливал массивные, приземистые, стилизованные под народный стиль скульптуры людей, сначала вырезанные из дерева, затем из других материалов — таких как гипс и бронза. Скульптуры обычно выглядели монументально и неподвижно, за счет того, что люди на них изображались завернутыми в стилизованные балахоны и плащи. Они были весьма популярны, и после 1918 года он получал множество заказов на изготовление военных памятников во многих частях Германии. В 1919 году его избрали в Прусскую академию искусств, и в середине 1920-х годов он стал достаточно влиятельной фигурой; он был известен своей неприязнью к абстракционизму, тем, что критически относился к остальным представителям экспрессионизма и дистанцировался от них, а также своим упорным нежеланием участвовать в политике партии. Можно было бы ожидать, что его искусство придется нацистам по душе, и на самом деле, Йозеф Геббельс в середине 1920-х годов написал в своем дневнике о своем восхищении одной из скульптур Барлаха, позднее говорили, что он поставил две его маленькие скульптуры у себя дома [358] Frohlich (ed.), Die Tagebücher (Munich, 2004), 1/1. 293 (29 августа 1924 г.). . Министр пропаганды пригласил Барлаха и нескольких других экспрессионистов, таких как Карл Шмидт-Ротлуф, на церемонию открытия Имперской палаты культуры, его намерение поддержать их подкреплялось кампанией, организованной в Берлине членами Национал-социалистического союза германских студентов и направленной на популяризацию скандинавского модернизма, основанного на экспрессионизме, очищенном от евреев и абстрактных образов [359] Peter Paret, An Artist against the Third Reich: Emst Barlach, 1933 — 1938 (Cambridge, 2003), 17-18, 23-69; Shearer Wfest, The Visual Arts in Germany 1890 — 1937: Utopia and Despair (Manchester, 2000), 93-9; Brenner, Die Kunstpolitik, 65-71; Wolfgang Tarnowski, Ernst Barlach und der Nationalsozialismus: Ein Abendvortrag, gehalten am 20. Oktober 1988 in der Katholischen Akademie Hamburg (Hamburg, 1989), 41-5; Joseph Wulf, Die bildenden Künste im Dritten Reich: Eine Dokumentation (Gutersloh, 1963), 32. См. также Akademie der Künste, Berlin (ed.), Zwischen Anpassung und Widerstand: Kunst in Deutschland 1933 — 1945 (Berlin, 1978). .

Но эти попытки не увенчались успехом, с одной стороны, из-за враждебного отношения Альфреда Розенберга, с другой — из-за нежелания самого Барлаха идти на компромисс с режимом. Розенберг на страницах «Фёлькишер Беобахтер» раскритиковал Барлаха и экспрессионистов и назвал берлинских студентов старомодными революционерами, идущими по тому же пути, что и Отто Штрассер, презираемый нацистами сторонник левых. Барлах в свою очередь отклонил приглашение на открытие Имперской палаты культуры. Он почувствовал, что режим на местном уровне начинает враждебно к нему относиться, вскоре после назначения Гитлера рейхсканцлером в январе 1933 года его запланированные выставки и публикации его работ стали отменять. Созданные им памятники погибшим на войне к тому времени уже подвергались критике со стороны ассоциаций ветеранов — представителей правого крыла, таких как «Стальной шлем», за то, что он изображал немецких солдат, погибших в Первой мировой войне, не как героев, погибших за благородное дело. Немецкие расисты обвиняли Барлаха в том, что он изображал немецких солдат с чертами славянских «недочеловеков». Барлах жил в провинции Мекленбург, где большая часть населения поддерживала национал-социалистов, и ему начали присылать анонимные письма и приклеивать на дверь записки с оскорблениями. Он решил, что под таким давлением ему стоит отклонить заказ на новый военный мемориал в городе Штральзунд [360] Paret, An Artist, 23-5, 38-43, 59; наверное, более точным названием для блестящей книги Паре было бы «Третий рейх против Артиста». . Барлах остался в Германии, надеясь на то, что Третий рейх все же будет уважать его творческую свободу, и из-за того, что, учитывая его профессию, ему скорее всего было бы непросто заработать на жизнь где-то еще [361] Emst Barlach, Die Briefe, ed. Friedrich Dross (2 vols., Munich, 1968-9), II. 414 (Барлах Лео Кестенбергу, 13 ноября 1933 г.). . К началу мая 1933 года иллюзий у него уже не оставалось. «Раболепная трусость, присущая этой грандиозной эпохе, — с горечью писал он своему брату, — заставляет краснеть до корней волос и даже еще сильнее от одной мысли, что ты немец» [362] Там же, И. 374 (Эрнст Барлах Гансу Барлаху, 2 мая 1933 г.). .