Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

Кладовщик принес водку и сказал:

— А харчей у нас, кроме конфет, никаких нету.

— У нас свои есть, — ответил Михаил Иванович, вынул из сумки двух копчёных лещей и разрезал пополам буханку домашнего хлеба; одну половину положил на стол, а вторую вернул в сумку. Распили бутылку, закусили копченым лещом и пошли смотреть товары. Товаров действительно было мало, помещение базы казалось полупустым. Товары были нужными: одежда, простая и рабочая, резиновые сапоги и глубокие резиновые галоши. Всего набрали на сорок шесть тысяч рублей, и все для колхоза имени Будённого.

По совету Михаила Ивановича работники головного сельпо съездили в Иваново и в Москву и привезли целый вагон товаров: различное полотно, ковровые дорожки, тюль, гардины, портьеры, готовую одежду мужскую, женскую, детскую, обувь для всех возрастов. С разрешения Облпотребсоюза в сельпо сделали тридцатипроцентные надбавки на цены и заработали тридцать две тысячи рублей прибыли.

При встрече с председателем головного сельпо Михаил Иванович спросил его:

— Знаешь главную заповедь шпаны?

— Нет, не знаю.

— Во время смыться, — ответил Михаил Иванович.

— Что ты хочешь сказать?

— Больше не делай сверхплановые надбавки к ценам на товары. Кроме ревизионной комиссии Облпотребсоюза, есть ещё КРУ — контрольно-ревизионное управление. Это беспощадный орган, с его подачи суд направляет: «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах» или на Колыму, — пропел Михаил Иванович.

— Понял, — ответил председатель сельпо.

В 1935 году в колхозе имени Будённого начались трудности. Не стало хватать рабочих рук, молодежь поголовно уходила в город, поступала в фабрично-заводские училища, приобретая городские профессии, а взрослые старели, теряли трудоспособность, выбывали из строя, а то и умирали. Умер Василий Ефимович Линьков, который был в колхозе главным добытчиком скорых денег. Распалась рыболовецкая бригада. Не нашлось человека на место Линька. И так везде. Степура видел это, бился, как рыба об лед, а поделать ничего не мог. Шел за советом к Михаилу Долгову. А тот разводил руками:

— Ничего не понимаю. Почему партия и правительство добивают колхозы? Больше одного килограмма зерна на трудодень колхозника давать стало нельзя. Денежные выплаты, т. е. зарплата и премии, запрещены. Колхозник, лишившись здоровья, ничего от колхоза не получает. У стариков-колхозников единственное спасение — лопата, мотыга и 15 соток земли.

Подумав, Михаил Иванович посоветовал: сбыть большинство лошадей, заключить договор с МТС. На следующем отчётно-выборном собрании уйти в отставку, перейти в сельповскую рыболовецкую бригаду или уехать в Донбас и поступить там в охрану.

— Михаил, может сдаться в плен к полякам? Да я лучше застрелюсь, чем уйду в отставку.

— Степан Ефимович, ты сказал, не подумав, поляки — враги, тебя сейчас душит своё государство.

Ты спросил моё мнение, я сказал, что думаю.

1936 год был замечателен тем, что в станице проходила выставка достижений сельского хозяйства.

Сперва был осмотр выставки. Присуждение места и премии. Потом — выступление художественной самодеятельности, и, наконец, конноспортивные состязания.

Душой конноспортивных состязаний были: секретарь Райкома Запруцкий на своей кобылице и Евдоким Васильевич, тот самый Алдоня, который не знал себе равных на действительной службе в 52-м Донском Казачьем полку по джигитовке и рубке, песням и пляскам на германской войне и гражданской.

До того, как занять должность секретаря Райкома, Запруцкий работал инструктором во Владимирской школе верховой езды. У него была кобылка, не числящаяся в школьных ведомостях. После того, как Запруцкого вызвали в партком и объявили, что он поедет в село секретарём Райкома, он забрал из тех. школы свою лошадь и поехал с ней на новое место. Ухаживал за ней сам и занимался с ней ежедневно, а теперь, в день праздника, носился на ней Запруцкий, как на птице. Было видно, что лошади нравилось выступление на празднике. Каждый номер она выполняла с желанием, с умением и азартом. Когда соревновались на скорость, она опередила всех остальных лошадей почти на полкруга.

Когда брала барьеры и прыгала через канаву, она раньше всех поднималась в воздух, казалось, ей хотелось летать. Алдоня выступал на колхозном коне. Он показал джигитовру и рубку лозы лучше Запруцкого, а в остальном Запруцкий был впереди.

Запруцкий вышел в поле перед зрителями вместе с лошадью и встал. Лошадь — с правой стороны. Потом Запруцкий командой отправил лошадь метров на пятьдесят от себя. Она ушла. Потом по команде легла, положив голову на траву, вытянув ноги в одну сторону. Потом села, по команде, на хвост по-собачьи, зевнула с затяжкой, сильно оскалив зубы. А потом встала на задние ноги и пошла. Потом, по команде же, прыгнула и погналась за кем-то. Бежала во весь опор, кого-то хватала оскаленными зубами. Потом подбежала к хозяину и стала с правой стороны.

Потом Евдоким Васильевич стал джигитовать и рубить лозу. Джигитовал он мастерски, а лозу рубил виртуозно. Костя Земцов — председатель Михеевского сельсовета сидел, смотрел, любовался джигитовкой Алдони и думал:

«Опоздай я тогда немного, не джигитовал бы теперь ты, Алдоня — Евдоким Васильевич».

Весной 1933 года, когда во время голода Михаил Иванович Долгов прислал Косте двадцать шесть мешков свежей рыбы, да девять мешков прислал Иван Семёнович, распределяя, Костя увидел Шакинского и поинтересовался:

— Как там перебивается Алдоня?

— Алдоне конец. Конец скорый. Жена и мальчик умерли. Единственное питание — трава.

Костя велел своим помощникам продолжать дележ без него. На Шакин выделить пять мешков. — Смотрите кого-либо не обделите, — а сам с подводой поехал домой. Свалив один мешок рыбы, Костя отослал подводу обратно. Запряг своего коня в повозку, положив в неё пол мешка рыбы, пол мешка муки, мешок пшена, мешок картошки, полмешка соли и поспешил к Алдоне.

Костя нашёл Алдоню сидящим на ступеньках крыльца:

— Здорово, Евдоким Васильевич, как твои дела?

— Дела мои плохие. Я умираю. Когда человек замерзает, то ему кажется, что кругом тепло и ему тепло. Когда человек умирает голодной смертью, то ему уже не хочется есть. Вот и я такой. Вчера сильно хотел есть, а сейчас не хочу, и пить не хочу.

— Подожди, Алдоня, не умирай. Пожалей дочь. На вот выпей молочка из бутылки и лежи. Я сам всё сделаю.

Костя очистил сазана, порубил его на мелкие куски, положил в чугун, набрал дров, на загнетке развёл костёр. Алдоня хлебнул несколько глотков пресного молока из бутылки и лег. Потом встал и пошёл на выход. Вернулся:

— Всё, конец мне, Костя. Вырвало. Опоздал ты.