Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

— Собственные рассуждения и люди помогли. Ну ладно, мне пора. Благослови, батя.

— Сынок, я не знаю, что и как надо делать.

Павел взял правую кисть отца, сложил её в крестное знамение.

— Делай, батя, крест у меня на голове и говори:

«Сын мой, раб Божий Павел, я отец твой, раб Божий Евдоким, благословлю тебя на избранный тобой жизненный путь служения Богу и людям. Я завещаю — никогда не сверни с этого пути». Аминь. Алдоня отчетливо и громко повторил.

— А теперь перекрести меня и поцелуй, — попросил Павел отца. Алдоня выполнил это. После этого Павел встал на колени перед отцом, сделал земной поклон, встал, обнял и поцеловал отца:

— Вот и славно, батя. Пойдем к маме.

— Мама, батя меня благословил. Благослови и ты.

— Павлик, достань икону. Нет, ту, что поменьше, этой иконой моя бабушка благословляла мою маму, когда она выходила замуж. Эта икона хранилась у неё. Она должна была благословить меня и передать эту икону мне. Но не успела моя мама, когда она была жива, я была мала. А когда выросла и меня надо было благословлять, тиф унёс маму на тот свет. Я осталась не благословлённой на этой земле. Сынок, Павлик, я благословляю тебя на избранный путь. Иди и не сворачивай. Постарайся нас с отцом не забыть. Мать поставила сына на колени, трижды перекрестила иконой, дала её поцеловать и сказала:

— Встань, сынок.

Она поцеловала сына и обратилась к нему.

— Сынок, я остаюсь одна. Я неблагославлённая.

— А батя?

— Мы с ним не венчаны. Мы живём в блуде. Мы грешники и продолжаем грешить, — сказала мать.

— Господь ждёт грешника с покаянием. Перевенчайтесь. Есть где? — спросил Павел.

— Есть хутор Попов-Еланский, там можно.

— Мама и батя, именем Иисуса Христа Бога нашего и сына Божьего от Отца рожденного прежде всех век, я образом Казанской Иконы Божией Матери благословляю вас на оставшуюся жизнь, на совместную жизнь с надеждой, что вы перевенчаетесь и Дашеньку, сестричку мою, повенчаете. И будете жить в мире и согласии. Станьте на колени.

Отец и мать стали на колени. Павел трижды их перекрестил иконой, дал поцеловать её и сказал:

— Встаньте. Знайте, я вас никогда не оставлю. Я буду писать вам письма. Мама умеет читать и писать. Вы мне будете писать ответы. Я в отпуск буду приезжать. Так что живите спокойно, любите друг друга. Любовь, чувство приходящее. Она приходит и уходит. Но после неё остаются дети как связывающее звено. Остается привязанность друг к другу, долг друг перед другом.

Разве мама может забыть, как мы с ней двое суток ничего не ели и легли спать, не евши, а ночью нам батя принёс ухи и варёной рыбы. Мы остались живы и живём до сих пор. Разве может забыть батя, что мама осталась до конца дней своих ему верной, возложив на себя позор блудницы? Не может. Живите в согласии. Батя, дай мне слово, что обвенчаешься с мамой.

— Даю, сынок, — сказал Евдоким Васильевич. Какой ты у меня хороший, сынок. Обязательно перевенчаемся.

Вернувшись из-за Хопра, проводив Павлика, они случайно встретились с Долговым. Сидя на скамейке в тени дома, Мария Прокофьевна говорила:

— Вот, Васильевич, и лишились мы сына. Это нам наказание за наш блуд. Надо быстрее перевенчаться. Мы ещё достаточно молоды, чтобы рожать детей. Меня мама родила, когда ей было сорок шесть лет. А мне сорок.

— О чём вы? — спросил Михаил Иванович. Мария Прокофьевна подробно рассказала о проводах сына. Выслушав, Михаил Иванович сказал:

— Выходит, что сын у вас хороший человек. Надо перевенчаться быстрее.

Когда закончились конноспортивные соревнования и комиссия уселась средь поля за столом присуждать места, подъехал Запруцкий, спешился и сказал:

— Товарищи комиссия, первое место — Евдокиму Васильевичу. В будущей войне мы не будем смеяться над лошадиными фокусами, а будем рубать головы. А рубит Евдоким Васильевич в сто раз лучше меня.

Так и сделали. Первое место присудили Евдокиму Васильевичу с выдачей «Почетной Грамоты» и одной тысячи рублей премии.

— Первый раз в жизни умение джигитовать и рубить шашкой, пошло мне на пользу, — сказал Алдоня. По совету Михаила Ивановича Долгова, Степан Ефимович Сенчуков продал из колхоза Алдоне корову-первотёлку обдоенную и осеменённую, но не по колхозной, а по базарной цене — за четыреста рублей. Остальные шестьсот рублей распределили так:

Пятьдесят рублей на венчание, двести рублей положили на сберкнижку — на черный день, пятьдесят рублей оставили на текущие расходы, а на триста рублей сами приоделись и купили подарки Дашеньке и Кириллу.

Наступил 1937 год.

В начале января, ночью, в станицу Прихопёрскую вошли шесть подвод, на каждой были возница и пять седоков. Они стали на постой в ближайших от моста дворах. Возницы остались при лошадях, пятнадцать человек пошли патрулировать улицы, а пятнадцать отправились в милицию. Там их уже ждали работники местной милиции, предупрежденные заблаговременно.

Собрание начал приезжий начальник:

— Нам надо арестовать Запруцкого, Яковлева, Сенчукова. Арестовать без шума, доставить сюда, потом — в Михайловку, а там — в Москву.

По разнорядке приезжего начальника, Степуру арестовывать должны были пятеро приезжих, с ними Алдоня и Володя Журавлев. Вышел скандал. Алдоня, категорически отказался арестовывать Степуру, заявив:

— Я Сенчукова знаю всю жизнь с детства. Он всегда был за беднеющий народ и власть, которой вы, приезжие, живёте, он завоевал. Он в бою был с двумя шашками, а сейчас он кому-то не угодил. Не пойду, арестовывайте меня.

Чтобы не давать хода скандалу, приезжий начальник заменил Алдоню. Алдоня пошел арестовывать Яковлева.

Через час все трое были в милиции. Их поместили в разные камеры.

На другой день, в пять часов утра, к зданию милиции подошли три подводы. На каждой подводе сидело по три человека.

Начальник приезжих и начальник местной милиции пошли выводить вчерашних арестантов.

Степура лежал на топчане лицом к стене.

— Встать, — крикнул приезжий начальник. Степура не встал.

— Взять, ребята. Двое из приезжих подошли к топчану Степуры и резко потянули. Они не удержали грузное тело и Степура гулко ударился головой о деревянный пол. Один из приезжих стал на колени возле Степуры поглядел и сказал:

— Он мертвый.

— Врача, — крикнул приезжий начальник.

Врача привезли только через час. Осмотрев Степуру, он сказал:

— Надо вскрывать. Вскрытие показало обширный инфаркт.

Яковлев лежал на полу в луже крови, он ударил себя в грудь перочинным ножом. Осмотрев Яковлева, врач сказал:

— Жив, но в бессознательном состоянии, его в больницу надо.

Приезжие и врач увезли Яковлева в больницу.

Через две недели, когда Яковлев начал вставать, его отвезли в Михайловку. А ещё через неделю жена Яковлева получила от него письмо, в котором говорилось, чтобы она уезжала в свой дом, в станицу Глазуновскую.