Петр Панкратов - Добрые люди. Хроника расказачивания

— Пей ещё, — сказал Костя. Алдоня выпил, но пошёл во двор. Когда он вернулся, Костя заставил его выпить ещё несколько глотков молока. Он выпил, лёг и как будто уснул. Когда рыба сварилась, Костя пошёл во двор и нашёл две стволины укропа. Покрошил в щербу [59] Щерба — уха. (Прим. ред). одну стволину, а другую порезал и посыпал свежую рыбу, и позвал: «Вставай Евдоким Васильевич завтракать!» И он встал. В это время из горницы вышла девочка. Костя пригласил за стол и её. Она села. Он налил им в разные чашки по пятнадцать ложек ухи и положил по кусочку рыбы с куриное яйцо. Когда они поели, он отвёл их спать. Они подчинились. Девочка заплакала. Костя спросил: «Почему ты плачешь?» Она сказала, что есть хочет. Он обрадовался, прижал её к себе и поцеловал в маковку.

Минут через десять — пятнадцать дал им ещё поесть по двадцать ложек ухи, по маленькому кусочку рыбы и по кусочку хлеба.

Алдоня и его дочка, покушав, пошли спать.

Костя перечистил рыбу, как надо, посолил и разбудил Алдоню:

— Евдоким Васильевич, встань, расскажи, куда мне деть рыбу. Кадушка или бочка есть?

— Есть кадка чистая, молочная, — ответил Алдоня.

— Где? — В кладовке — погребок. В погребке — лед. Там и кадка.

— Займем её. Восемь сазанов. По сазану в день, это восемь дней. Я тебя, Васильевич, не оставлю. Почему ты сам ко мне не пришёл.

Алдоня рассказал, как за ним гнались бабы с мотыгами и шумели: «Это ты нам завоевал такую жизню». Красные штаны вспомнили.

Закончив с рыбой Костя отправился домой. Алдоня, провожая его, сказал, что он захотел есть. «Еште, но не переедайте», — ответил Костя.

Утром Костя объехал десяток дворов, и в каждом ему дали по ведру кормовой и по ведру семенной картошки, по пятку яиц, по початку кукурузы. Привез он Алдоне тогда семена тыквы, подсолнуха, огурцов, помидоров, капусты, моркови, лука, фасоли, гороха, и велел сажать их над ручьём как можно больше. Алдоня посадил. Жить он перешёл с дочкой на огород, охранять от скота и ребятишек. А когда осенью убрал весь свой урожай, то получилось всего много и он привел в свой дом женщину, которую любил и с которой еще в 1915 году нажил сына. Никто не знал, что у Марии Прокофьевны сынок Павел от Евдокима Васильевича.

Только теперь жизнь Евдокима стала на свою правильную дорогу. Не женил в свое время отец Евдокима на его любимой девушке. И лишь в 1933 году Евдоким смог жениться по любви и создать новую семью из жены и восемнадцатилетнего сына. Но была дочь Даша. Двоился Евдоким между Павлом и Дашей, пока Даша к своим семнадцати годам не оправилась от потери матери и братишки. Даша пошла в отца: она пела, плясала, любила веселые хороводы, была трудолюбивой и работящей. В 1934 году её взял замуж хороший парень в своем хуторе. Даша часто была у отца, а отец у Даши. Даша и Павел знались.

В 1935 году Евдоким Васильевич купил два дома в Прихопёрской для своей семьи и семьи Даши.

Евдоким Васильевич пошёл работать в милицию, Дашин муж Кирилл устроился в лесхоз.

А вот Павел характером не пошёл в отца. Он был не плясун и не песенник, не любил лошадей, был к ним совершенно равнодушен. Алдоня несколько раз говорил:

— Павлик, ты у меня не казак. Ты тамбовский ведерник. Павлик в ответ только краснел, но ничего не отвечал. Сознавал Павел Алдоню отцом, но настоящей сыновьей любви к Алдоне у Павла не было. Да и не прощал Павел отцу то, что он с ними не жил. Мать говорила сыну:

— Сынок, не осуждай отца. Он хороший человек, но такова жизнь и с этим ничего не поделаешь. Вырастешь, станешь взрослым, поймешь жизнь, в чём она ходит: в сапогах или в лаптях, и тогда простишь своего отца. Он совершенно не виновен в том, что мы не живём вместе. Виноват уклад жизни. А мы его изменить не можем.

С малого детства Павел заболел морем. В 1934 году уехал в Астрахань, поступил в мореходку и покинул отцовский дом навсегда. Не стал Павлик наследником отца. Не было у Павлика отца настоящего, был приходящий. Иногда в ссорах с ребятишками он слышал обидное слово: «Найда». Услышав такое слово, Павлик покидал поле боя, убегал в свое укромное место, — в сооруженный между амбарами шалаш и долго там плакал. В слезах Павлик часто засыпал. Будила его мать на закате солнца, когда надо было идти искать телёнка и встречать корову.

Мать спрашивала:

— Павлик, о чём ты плачешь?

— Это я во сне.

Павлик любил свою мать.

По другим причинам Павлик очень редко плакал.

Сильно Павлик плакал, когда прощался с матерью, уезжая в мореходку. Он знал, что оставляет её навсегда одну, на попечение Евдокима Васильевича. Ещё осталась у неё двоюродная сестра в хуторе. А раньше родни было много. Всех забрала Гражданская война. Павел, плача, просил мать благословить его идти учиться в мореходку. Тоже плача от сознания того, что она, может быть, видит Павлика последний раз, мать говорила:

— У тебя есть отец пусть и он тебя благословит.

Павел на этот раз не просил благословения отца. А в 1939 году, в мае месяце, когда цвела степь лазоревыми цветами, когда дубрава гудела птичьим многоголосьем, когда вокруг придубровских хуторов цвели когда-то пышные, но теперь отрезанные от усадеб колхозников колхозным уставом и полузагрызанные скотом сады; цвели в треть доколхозной силы, но все-таки испускали аромат знакомый и родной, приходил Павел на побывку. Побыл десять суток и уехал с предчувствием того, что уезжает навсегда. Прощаясь с сыном, Евдоким Васильевич вёл с ним разговор:

— Павел, на правильном ли ты пути?

— На правильном, батя.

— А как же мама? У меня Даша есть, а у твоей мамы, кроме тебя, никого нету. Мать твоя жизнь свою молодую посвятила тебе. Она могла бы выйти замуж и жить с мужем, но она не хотела, чтобы у тебя был отчим, который мог тебя обидеть.

— Мама не выходила замуж потому, что тебя сильно любила, а ты нас любил. Я помню в 1933 году мы весь день ничего не ели и спать легли, не евши, а ты нам ночью принес щербы и вареной рыбы и одну большую солёную рыбу, мы ее утром варили и ели два дня. А потом, на следующую ночь, ты принёс нам ведро муки, ведро пшена, ещё одну большую рыбину и ведро картошки. В тот год мы огороды сажали вместе. Много сажали. Осенью у нас всего было много, — вспоминал Павел.

— А все-таки, как же мама?

— У моей мамы Евдоким Васильевич есть.

— А если я умру вперед мамы?

— Господь милостив. Он не допустит этого.

— Бог-то Бог, да не будь сам плох.

— Батя, море я не оставлю. Это судьба. Это дано с неба.

— Ты, Павел, веруешь в Бога?

— Верую, батя, без всякого сомнения.

— Откуда это у тебя?