Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Действительно, в конце 1980‐х ВВП на душу населения в Прибалтийских республиках (8600–10 800 долларов в долларах 1990 года) соответствовал уровню таких государств, как Португалия, Греция, Чехословакия; в России, Белоруссии, Грузии и Казахстане он соответствовал уровню Словакии, Хорватии, Венгрии (7200–7800 долларов); в Молдавии, Армении и Украине – уровню Чили, Мексики, Сирии и Болгарии (6000–6200 долларов); наконец, наиболее бедные (Азербайджан, Узбекистан, Туркмения, Киргизия, Таджикистан) находились в одной группе с Таиландом, Ираном, Румынией и Ливией (3000–4600 долларов). В то время как доля городского населения в Эстонии, России и Латвии составляла почти 70%, в отстающих Таджикистане, Киргизии, Молдавии, Узбекистане она была практически вдвое ниже (35–40%). Если в продвинутых республиках в промышленности было занято 40% рабочей силы, а в сельском хозяйстве 13–20%, то в Таджикистане, Туркмении, Узбекистане ситуация была практически обратной. Существенно различается и доля высококвалифицированной рабочей силы в экономике: в лидирующей группе она составляет 28–30%, а в наименее развитых республиках – 22–23% (такой уровень наблюдался у лидеров примерно на 10 лет раньше). Уровень потребления материальных благ и услуг в лидирующей и отстающей группах также различался в два раза (см. таблицу 3).

Столь существенная разница в этих показателях определенно указывает на фактическое различие социальных укладов. Более того, есть основания считать, что по мере снижения уровня насилия в советской системе постсталинского периода роль унифицирующих советских институтов ослабевала, а фактическое различие социальных укладов соответственно возрастало. Так, важнейшим институциональным изменением брежневского периода (1964–1982) по сравнению с предшествующим 20-летием (1945–1965) стала тенденция «оседлости бюрократии». Если в 1945–1965 годах средний срок пребывания первого секретаря обкома в должности на одном месте составлял 4 года, то в 1965–1985 годах он возрастает до 11 лет. Брежневские первые секретари союзных республик в среднем просидели на своих местах 17 лет, причем в пяти республиках Средней Азии средний срок составлял 21 год, в остальных девяти республиках – 15 лет. Это означает, что роль и вес «патрональных» структур власти на местах возрастала. «Оседлость» первого лица, «хозяина территории», стимулировала отстраивание и поддержание устойчивой пирамиды клиентел на более низких уровнях. Достаточно отчетливо проявляла себя и тенденция «коренизации» региональных элит в тех национальных республиках, где она прежде была низка (так, с 1977 по 1987 год доля коренного населения в аппарате органов управления увеличилась в Казахстане с 34 до 40%, в Азербайджане – с 69 до 78%, в Молдавии – с 43 до 51%, в Узбекистане – с 46 до 57%, в Киргизии – с 35 до 42% и в Туркмении – с 45 до 51% 221 221 См.: Труд в СССР. Статистический сборник. М., 1988. ). Последствия этого процесса окукливания и коренизации республиканских политических режимов ярко проявили себя, когда в 1986 году Михаил Горбачев попробовал назначить русского «варяга» первым секретарем ЦК компартии Казахстана, что еще для добрежневских времен советской истории было нормой.

Таблица 3. Показатели экономического и социального развития республик СССР

Источники: Angus Maddison Project Historical Statistics, release 2010; Труд в СССР. М., 1988; Социальное развитие СССР (Статистический сборник). М., 1990.

Как это многократно отмечалось, значение формальных институтов, обеспечивающих централизацию и унификацию, в этом периоде постепенно ослабевало, а значение неформальных институтов, горизонтальных и локальных связей – возрастало 222 222 Кордонский С. Административные рынки. М.: ОГИ, 1993; Найшуль В. Высшая и последняя стадия социализма // Погружение в трясину. М., 1992. . Роль неформальности возрастала повсеместно, но ее характер и институты в высоко и низко урбанизированных, высоко индустриальных и преимущественно аграрных ареалах были различными и по-разному деформировали советские институты. В результате за общим «советским фасадом» формировались достаточно различные типы региональной политической власти и состава элит, сетей доверия, социальных иерархий и социальных лифтов, норм взаимодействия, бытовых стандартов. Поездка на отдых в Прибалтику воспринималась жителями российских мегаполисов в 1970–1980‐х годах как путешествие на «полу-Запад», а командировка в среднеазиатскую республику – как волшебная трансгрессия в мир восточного феодализма (ср. описание встречи с руководством Узбекистана тогдашнего редактора «Правды», а позже помощника Горбачева В. Болдина 223 223 Болдин В. Крушение пьедестала. М.: Республика, 1995. ).

Бренд горбачевской перестройки до сих пор завораживает историков транзита. Под перестройкой понимается политика Михаила Горбачева, направленная на реформирование социализма и советской системы. Принято считать, что эта политика кончилась неудачей – фронтальным политическим и экономическим кризисом, окончившимся крахом советского режима и распадом СССР. Такой взгляд в значительной мере был навязан следующим поколением политиков, перехвативших власть у Михаила Горбачева и противопоставлявших ему себя либо как прорабов тотального «демонтажа коммунизма», либо как строителей «национальной государственности». В то же время само это поколение политиков вышло на политическую сцену благодаря реформам Горбачева, явилось их порождением и следствием.

Этот парадокс хорошо демонстрирует асимметрию интенций и непреднамеренных последствий в истории. В то время как намерением Горбачева было реформирование социализма и укрепление собственных реформаторских позиций в советском руководстве (в обоих случаях он потерпел поражение), реальным социальным эффектом и следствием его политики стала достаточно быстрая и широкая либерализация советского режима, открывшая дорогу новым акторам и триггерам социальных изменений. Если отрешиться от интенций и риторики их автора, в своем фактическом политическом и социальном содержании горбачевские реформы предстают нам вполне классическим сценарием «авторитарной либерализации»: такие попытки авторитарные режимы предпринимают в надежде повысить свою легитимность и/или экономическую эффективность 224 224 См.: Political and economic liberalization: Dynamics and linkages in comparative perspective / G. Nonneman (ed.). Lynne Rienner Publishers, 1996; а также: Schneider C. Q., Schmitter P. C. Liberalization, transition and consolidation: Measuring the components of democratization // Democratization. 2004. Т. 11. № 5. Р. 59–90. . В полном соответствии со списком реквизитов такой либерализации горбачевская либерализация включала: 1) прекращение систематических преследований политических оппонентов режима, 2) ослабление механизмов социального контроля (деидеологизация), 3) введение элементов свободы слова и свободы печати («политика гласности»), 4) фактическое введение свободы собраний и свободы ассоциаций (1988–1990), 5) проведение ограниченно конкурентных выборов (1989–1990) 225 225 Ср.: Schneider C. Q., Schmitter P. C. Liberalization, transition and consolidation. Р. 59–90. .