Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Большее внимание социологи (особенно американские в 1930–1950‐х годах) уделяли «массовому человеку» – потребителю СМИ (реципиенту информационных и пропагандистских каналов), избирателю в демократических странах, работнику (индустриальному рабочему или офисному служащему, солдату, медперсоналу и т. п.), «национальному характеру» – человеку из условного «Middletown». Массовый человек – результат глобальных процессов модернизации, сопутствующих им материального прогресса и тяжелейших катастроф ХХ века. Исследовательский интерес к нему оттеснил все другие социальные персонажи, поскольку от состава его ценностей и норм, аспираций, комплексов, представлений о реальности зависело функционирование доминирующих социальных институтов – демократии, права, свободной экономики, войны и т. п. Как показала уже Х. Арендт, массовые общества в разных странах в основе своей имели разного «массового человека», поддерживающего или допускающего различные типы социальных институтов.

В России значение явления массового человека до сих пор не понято. В употребительных здесь моделях человека преобладает интеллигентская версия атомарного асоциального человека («рационального эгоиста», «самодостаточной личности»), сохраненная и сторонниками веры в демократический транзит. Это обстоятельство не позволяет видеть то новое, что несет с собой утверждение «массового», совсем не героического, пошловатого и приземленного человека, довольно ограниченного в своем кругозоре, но вместе с тем – пластичного, умеющего работать и понимающего ценность труда, легко осваивающего технику и новые виды коммуникации, но готового к туфте, занятого исключительно собственными проблемами, не склонного одобрять идеологические и политические авантюры, хотя и вынужденного быть их исполнителем.

Идеологема «нового», «советского» человека возникла в 1920–1930‐х годах как постромантическая версия субъекта исторических изменений. Ее источниками были визионерство футуристов начала ХХ века, спекуляции поднимающегося национализма в Европе, художественный авангард, а также сочинения марксистских публицистов об «утопии коммунистического будущего». Суть ее заключалась в том, что в обществе, свободном от эксплуатации, «ложного сознания», корыстной расчетливости буржуазных отношений, человек предстанет в совершенно ином духовном и физическом облике – в виде близкого к идеалу героя, рационально выстраивающего новый мир социальных отношений. От человека «старого мира» его будут отличать осознанная потребность в творческом труде, альтруизм, гуманистическая мораль, коллективистские ценности, научное (позитивистское) атеистическое мировоззрение.

При этом тоталитарная пропаганда имеет в виду не отдельных индивидов, образцовых героических личностей, представленных соответствующей продукцией (например, фильмами «Светлый путь» или «Коммунист»), а массового человека . «Новый человек» мог появиться только в результате работы революционной партии после ее прихода к власти. Этот человек должен быть одновременно и продуктом действия всех институтов коммунистической системы, и материалом для их дальнейшего строительства и развития. Тотальному государству соответствовала принципиально новая система социализации и образования – координированная работа всеобщей массовой школы и вузов нового типа, «народной» армии, пропаганды, массовых политических организаций (партии, комсомола, пионерских, женских, военно-спортивных, корпоративных и т. п.), организации «пролетарской» культуры, управляемой посредством «творческих союзов».

«Советский человек» рассматривался и как нормативный образец (лозунг, плакатный и пропагандистский образ в кино, романах, газетных очерках), к которому люди обязаны стремиться , и как мера воплощения этого образца, представленного в сюжетах «перековки», коммунистического воспитания, становления «настоящего человека», борьбы с «пережитками капитализма», «мещанством». Этим понятие «советский человек» принципиально отличается от ранее известных социально-антропологических типов личности, которые воспринимались как описания фактически существующих характеров, а не как модальные проекции будущего.

Мифологемы подобного рода характерны не только для СССР, но и для ранних этапов всех тоталитарных режимов – в Германии, в фашистской Италии, в Китае и других странах. Но если по отношению к нацизму или фашизму не приходится говорить о проблеме репродукции такого «человека» в силу относительной краткости существования этих режимов (12 и 20 лет), то по отношению к советскому тоталитаризму (более 70 лет) вполне оправданными оказываются вопросы, как, в какой степени социально-экономические, пропагандистские или репрессивные институты влияли на структуру личности, формировали ее, каким образом этот тип человека повторялся в последующих поколениях. Другими словами – в какой степени этот сложившийся тип личности обеспечивал функционирование и репродукцию институциональной системы позднего тоталитаризма?

Идеологические лозунги и требования (патриотического самопожертвования, аскетизма, бескорыстного труда и проч.) в полной мере не могли быть реализованными в принципе , поскольку вступали в противоречие с интересами физического выживания людей в условиях террора, распределительной милитаристской экономики, форсированной индустриализации. Более того, всерьез никто не рассчитывал на их реализацию, что легитимировало (для господствующей партии) ресурс принуждения и сам статус власти, а для подданных оправдывало двойственность сознания, морали и норм бытового поведения, правовой релятивизм. Обычный человек должен был встраиваться в условия скудной повседневной жизни, определяемой государственной экономикой с ее тотальным принуждением к малооплачиваемому труду, иерархическим распределением благ и ресурсов, отсутствием выбора, системой контроля, пронизывающим все сферы публичной и частной жизни.

Противоречивость этих расходящихся планов организованной (производственной, общественной, публичной) и частной жизни рутинизировалась настолько, что уже к середине 1960‐х годов почти никем не сознавалась как проблема выбора. Население поколений 1890–1920‐х годов рождения (по преимуществу крестьянское) было перемолото в ходе коллективизации, подавления крестьянских и рабочих волнений, а позднее – войн 1939–1945 годов и переселения в города. Первое советское поколение (1918–1925 годов рождения) вошло в жизнь уже при новых тоталитарных и репрессивных институтах. Именно эти люди были подвергнуты сильнейшей идеологической социализации и ресоциализации, эффективность которой снижалась из‐за низкого образовательного уровня населения (к концу 1930‐х был достигнут лишь начальный, 3-летний уровень образования, к концу 1950‐х – 7-летний, преимущественно фабрично-заводских и профессиональных училищ, поскольку среднее образование, после 8‐го класса, в 1940–1956 годах было платным и доступным немногим). Идеологические премудрости марксизма даже в упрощенном изложении советской школы, газет и вузов были доступны лишь тонкому слою городского населения, что снимает вопрос о тотальной индоктринации населения тоталитарных стран. Но тем сильнее оказывалось воздействие бессмысленного, иррационального насилия, новые социальные порядки принимались как безальтернативная данность закрытого общества. Собственно тоталитарными были прежде всего сама государственная машина и организация производства, постепенно захватывающая сферы повседневной жизни (воспитание, медицину, жилье и т. п.), а основная масса населения была вынуждена принимать эту систему и учиться уживаться с ней, приспосабливаться к ее требованиям и нормам поведения.