Евгений Гонтмахер - Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя

Со своей стороны, иерархическое распределение прав (и привилегий) в зависимости от места в системе господства блокирует и вытесняет представления об универсальности человеческой природы (идеи неотчуждаемых прав, свобод, достоинства, морали) и веры в закон, объективность права. Результатом этого оказывается стирание и последующее подавление социальных, культурных и групповых различий, что закрепляется как негативное или даже агрессивное отношение к любым формам своеобразного, нового, необычного. Институционально одномерность общества (массовость и единообразие советского человека ) достигается практиками типового унифицированного образования (в средней и высшей школе), нацеленного на удовлетворение интересов бюрократического управления и плановой распределительной экономики 301 301 Гудков Л. Парадоксы социальной структуры в России // Вестник общественного мнения. 2016. № 1–2. С. 95–125. Тарифицированная система оплаты труда вне зависимости от его качества, сложности и производительности соединяется с обязательностью прохождения всеобщей службы в армии, тотальным охватом населения пропагандой (СМИ, учреждениями культуры) и, наконец, всеобщностью устрашения (карательной политической полицией). . Поэтому советский человек определяет себя и других через систему групповых и государственных ограничений и статусных привилегий, отступлений от закона , а не благодаря своей деятельности и ее результатам.

Влияние этого образца человека было очень неоднозначным, поскольку сам образец представлял собой сочетание различных по происхождению смысловых элементов и комплексов, а его трансляция шла не только через официальные каналы и структуры социализации, но и через неформальные отношения (групповое принуждение, коллективное заложничество, конформистское единомыслие, общность фобий и предрассудков). Как пишет Левада, видимость отеческой заботы порождает видимость благодарного подчинения; показное участие в государственных делах (следование лозунгам патриотизма) оборачивается соучастием в преступлениях государства; принятие ценностей государства становится условием сохранения ценностей приватных; каждый в отдельности против каких-то действий власти (или равнодушен, апатичен), но механизм коллективного принуждения заставляет «всех вместе» выражать бурное согласие с каким-то очередным лозунгом.

Противоречия между требованиями соответствия «образцу» (давлению тотальной власти) и интересами повседневного выживания обычного человека порождали хронические напряжения, накапливающиеся в виде разрывов между обещаниями «светлого будущего», надеждами или иллюзиями людей и реальностью их жизни, окрашенной постоянной борьбой за выживание, за доступ к дефицитным ресурсам. Неизбежный в этих случаях ресентимент снимался «сознанием» своей исключительности или особости «нашего» (советского, русского) человека, его превосходства над другими народами (по меньшей мере – несопоставимости). Разведение модальных планов существования и установление ментальных барьеров или границ между ними («двоемыслие») обеспечивали психологическую защиту, смягчая остроту противоречивых мотивов поведения, но не решали проблемы реальной жизни. Сознание российской отсталости, бедности, несправедливости к концу советской власти только усиливалось, несмотря на заметное повышение уровня жизни в середине 1970‐х годов (а может быть, именно из‐за порожденных им завышенных ожиданий). Предлагаемое пропагандой объяснение этих проблем внешней угрозой, вероятностью мировой войны и, соответственно, повышенными расходами на армию было явно недостаточным после двух десятилетий декларативной «борьбы за мир» советского правительства. Поэтому для советского массового человека было характерно специфическое с оединение чувства превосходства с ущемленностью 302 302 Сознание превосходства (или своей исключительности) имело разные источники, исходило от разных исторических пластов культуры – православное сознание своей праведности (в отличие от католиков и протестантов) могло дополняться имперским высокомерием, а оно, в свою очередь, – коммунистическим миссионерством и гордостью первого пролетарского государства, а далее – населения сверхдержавы и т. п. .

Но как власть пытается манипулировать населением, так и население, в свою очередь, «управляет» властью, пользуясь ее ресурсами, покупая ее чиновников для своих нужд. Это диффузное «полусознание» держится на всеобщем ожидании репрессий, образующем фон коллективного принуждения, чувство «общего заложничества» («все в ответе за каждого»), которое распространяется на все сферы групповых взаимоотношений – семейных, профессиональных, учебных и проч.

Таким образом, «советский человек» (как своеобразный социально-антропологический тип) может быть схематически описан следующим образом:

1) массовидный, усредненный (т. е. ориентирующийся на норму «быть как все» 303 303 Ср. распределение ответов на вопрос: «Если говорить об образе жизни вашей семьи, какие цели вы, члены вашей семьи ставят перед собой?», который постоянно задается более двадцати лет, начиная с 1998 г. В среднем за это время доля ответов «Жить не хуже, чем большинство семей в моем городе, районе» составляет 55%, еще 18% выбирали вариант «Выжить, пусть на самом примитивном уровне существования». Другими словами, 73% ориентированы на самые простые модели и стратегии жизненного поведения. Жить лучше, чем другие («лучше, чем окружающие в моем городе» либо «так, как живет средняя семья в европейских странах»), намерены лишь от 12 (1998) до 26% (2017) и от 9 до 6% во втором случае. 2% хотели бы жить лучше, чем средняя семья в Европе или в Америке. – ОМ-2017, табл. 17.1 ), для которого «типичность», усредненность оказывается очень важным элементом самоидентификации и регуляции; а потому подозрительный ко всему новому и своеобразному; не способный оценить достижение (в том числе понять поведение) другого, если оно не выражено в языке иерархии государственных статусов;

2) приспособленный , адаптированный к существующему социальному порядку, в первую очередь через систематическое снижение порога или уровня запросов и требований; адаптация носит пассивный характер, поскольку массовый человек так или иначе, с ропотом или безропотно принимает произвол «государства» (ранее – открыто репрессивного, воспринимаемого как консолидированный аппарат, позднее, уже в постсоветское время, теряющего черты единой, тотальной идеологической машины и распадающегося на отдельные властно-бюрократические группировки, региональные, олигархические кланы или корпоративные альянсы реальных собственников страны и населения);