Алексей Ракитин - Все грехи мира. Книга 2

5) Наконец, современные американцы придают большое значение близости дома Оды Хаббелла к железной дороге, которая находилась менее чем в 300 м. Этот факт интересен, но вряд ли он на самом деле являлся определяющим для «Американского Убийцы топором». Этот тезис достаточно подробно обоснован мною во второй части книги (если точнее, в главе II: «Попытка криминалистического анализа преступлений, совершенных в ночное время с использованием топора в восточных штатах США в начале XX столетия»). Чтобы не растекаться мыслью по древу, ограничусь автоцитатой, поясняющей эту мысль: «По умолчанию считается, что дома всех жертв находились в пешей доступности от железнодорожных линий и объектов ж/дорожной инфраструктуры (депо, вокзалы), причём в некоторых случаях указанное расстояние составляло считанные сотни метров. Современные американские исследователи тех событий усматривают в подобной близости доказательство высокой мобильности преступника, который перемещался по стране в ж/дорожных составах. На первый взгляд в подобном предположении имеется некоторая логика, согласно которой алгоритм действий предполагаемого злоумышленника сводится примерно к такой формуле: приехал на новое место по железной дороге, спрыгнул с платформы неподалёку от станции и в полукилометре, чтобы далеко не ходить, влез в дом и убил семью. Но схема эта выглядит слишком уж упрощенной, а безрассудный преступник, действующий без предварительной разведки места нападения, довольно быстро напоролся бы либо на пулю хозяина дома, либо на бдительного сторожевого пса, либо на то и другое одновременно.

То, что в этом деле близость железнодорожных путей не следует преувеличивать, прекрасно доказывает расположение дома Алленов, первых жертв из нашей выборки. Их ферма была удалена от железной дороги более чем на 3 км. Дом Акерманов, убитых во Флориде вечером 13 мая 1906 г., находился по-видимому, ещё дальше (чуть менее 3 миль – а это ~4,5 км.). Если такое расстояния необходимо преодолевать «на своих двоих» не по парку, а по нехоженому лесу, то оно отнюдь не покажется маленьким! (…) Поэтому, подводя итог нашим рассуждениям, можно высказаться следующим образом: место преступления находится в пешей доступности от железной дороги, но её близость (удаленность) для преступника некритична. Привязываться к железной дороге, как важному для злоумышленника элементу, незачем. Наш предполагаемый преступник – будем называть его условно «Американский Убийца топором» – являлся прекрасным пешеходом и мог преодолевать большие расстояния без особых для себя проблем.»

Таким образом, предположение о причастности упомянутого серийного убийцы к бойне в доме Хаббелла представляется малодостоверным.

А вот виновность Иезекии Раско видится не только весьма возможной, но и психологически достоверной. То, что приговорённый к виселице распевал псалом, не делает его не только хорошим человеком, но даже и верующим. Это был злонравный, агрессивный и плохо управляющий гневом человек. Прежде он уже убивал и мы вряд ли ошибёмся, назвав его опасным во всех отношениях. Нет ничего неожиданного или невозможного в том, чтобы эдакий персонаж решился на убийство. Он угрожал Хаббеллу при свидетелях, а для многих уголовников не сдержать подобное обещание – значит «потерять лицо» в кругу себе подобных.

Мы точно знаем, что при нападении на Хаббеллов использовалось огнестрельное оружие. Из дробовика, скорее всего, был убит не только хозяин дома, но и члены его семьи, на что указывает патрон 12-го калибра с дробью, оброненный убийцей на ступенях дома. Очевидно, он перезаряжал ружьё после того, как разрядил оба ствола в живот Оды Хаббелла, открывшего дверь.

С убийства хозяина дома началось нападение, при перезарядке преступник потерял патрон, но не стал тратить время на его поиски в темноте, и зарядив ружьё, побежал наверх, спеша расправиться с женой и детьми. Ещё раз повторю, нас не должно удивлять отсутствие дроби в останках тел – её попросту не могли отыскать в сильно обезображенных огнём трупах без использования рентгеновских аппаратов.

То, что Раско брал у друга дробовик и собаки, сразу взявшие след с места преступления, привели буквально к кровати подозреваемого – это очень серьёзные доводы. Да, можно оспаривать их доказательную силу, можно говорить о случающихся порой чудовищных совпадениях, об ошибке собак, но… давайте признаем честно, собаки привели людей шерифа не к кровати маленькой девочки, и не к креслу инвалида, а постели человека, судимого прежде за убийство и крепко повздорившего накануне с убитым. Может ли быть так, что Раско в этом деле оказался совершенно случайным человеком? Наверное может, но в таком случае он очень-очень-очень невезучий человек.

Автор должен признаться: если бы мне довелось сидеть в жюри присяжных, рассматривавшем дело по обвинению Иезекии Раско в убийстве Оды Хаббелла, я бы, подумав, посчитал нужным убрать этого парня с улиц. Может быть, не казнить, но отправить в тюрягу его следовало! Мутный он тип, конфликтный, азартный, с уголовным прошлым… Такому надо сидеть тихо и не питюкать в обществе приличных людей, а он вместо этого, играет в карты и в случае проигрыша начинает давить на горло. Нет уж, друг ситный, коли творишь глупости, так будь готов по делам своим ответить! И коли любишь понтоваться, так привыкай ходить на виселицу…

И наверное, остаётся последний вопрос: для чего истории убийства семьи Хаббелл уделено столько места? Если по мнению автора, она не имеет отношения к стержневому повествованию книги, то зачем тратить на лишние детали читательское время?

Мне кажется, что эта история заслуживает внимания по двум, как минимум, причинам.

Во-первых, она интересна сама по себе, как своим криминальным сюжетом, так и в качестве весьма выразительного образчика работы американского правосудия в начале XX столетия.

Во-вторых, именно потому, что она не связана с основным повествованием, её следовало рассказать подробно. Дабы донести до читателя логику автора и её обоснование. Если упомянуть о случившейся в Барнарде трагедии мимоходом и без деталей, то у читателя могло создаться впечатление, будто автор чего-то умышленно недоговаривает и своей немногословностью преследует некие свои цели. Теперь же, надеюсь, подозрений такого рода мне избежать удалось.

На протяжении XIX и первой половины XX столетий Канзас являлся штатом преимущественно сельскохозяйственным. Здесь в зоне малонаселенных степей и лесостепей американские колонисты сначала занимались скотоводством, а после включения территории штата в состав федеративного государства и изгнания индейцев, перешли к возделыванию различных сельскохозяйственных культур, преимущественно пшеницы, ржи, кукурузы и картофеля. Округ Джонсон (Johnson county), расположенный на самом востоке штата, на его границе со штатом Миссури, в начале XX века относился к числу наиболее населенных, но даже и он при сравнении с территориями на Восточном побережьи США мог бы показаться настоящей пустыней.