Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Гурия еще с 1903 г. была охвачена крестьянскими волнениями, некоторые районы стали фактически неподконтрольны правительству. Руководили повстанцами агитаторы социал-демократы, но это были или меньшевики, или участники группы примиренцев. Одной из видных фигур гурийского восстания был Григорий Уратадзе, подробно описавший его в своих воспоминаниях [501]. Большевикам, конечно, хотелось иметь столь же впечатляющий козырь, и в этом отношении их надежды тогда связывались с деятельностью Имеретино-Мингрельского комитета, поскольку эти области также поднялись. Михаил Цхакая, выступая на III съезде РСДРП с докладом о крестьянских волнениях в Грузии, с особенной гордостью рассказывал об агитации в Имеретии и Мингрелии, о количестве там социал-демократических кружков, число которых доходило до 600, об огромных митингах, собиравших по несколько тысяч человек, и заявил, что «весь 1904 год и начало этого 1905 года были триумфом для работников этого комитета» (см. док. 27). Что касается Кобы, то он, очевидно, набирал себе внутрипартийные очки.

Цифры, названные Цхакая на съезде, подтверждает еще один мемуарист, занимавший совершенно другое положение в тех событиях, – агроном В. А. Старосельский, человек либеральных убеждений, с мая по декабрь 1905 г. исполнявший должность кутаисского губернатора и назначенный на нее кавказским наместником И. И. Воронцовым-Дашковым в порядке опыта, в надежде, что репутация либерала поможет Старосельскому добиться спокойствия в крае. По сведениям Старосельского, к концу 1904 г. «в районе Имеретинско-Мингрельского комитета насчитывалось более 600 объединенных крестьянских кружков, в которых велась систематическая пропагандистская работа, а на митинги собирались иногда по несколько тысяч человек обоего пола. На этих митингах единодушно объявлялись: 1) бойкот правительственных учреждений, чиновников, духовенства, 2) бойкот порочных членов общества, 3) отказ от податей и драмовых [502]денег, и 4) отказ от различных повинностей помещикам, правительству и церкви». Собрания и митинги в деревнях собирались колокольным звоном, все движение находилось под преимущественным влиянием социал-демократов, присутствие социалистов-революционеров и социалистов-федералистов до 1905 г. почти совсем не ощущалось (это также совершенно совпадает с тем, что рассказывали кавказские делегаты III съезда РСДРП). Крестьяне были поделены на десятки и сотни, возглавляемые выборными десятскими, сотскими, тысяцкими, последние образовывали районные крестьянские комитеты [503].

Масштабы крестьянских выступлений были значительны, и Союзный комитет еще весной 1904 г., обсуждая, проводить ли демонстрации к 1 мая, постановил мирных демонстраций более не объявлять, а заботиться, чтобы у каждой было вооруженное ядро, коли невозможно вооружить всех демонстрантов. Об этом на III съезде РСДРП поведал М. Цхакая, выступая в прениях по вопросу о вооруженном восстании. Он рассказал, что накануне первомайской демонстрации «рабочие требовали вооружения и непременно вооружения – как-нибудь и сколько-нибудь, хотя бы значительного ядра». Мотивировалось это тем, что «невооруженные демонстрации могли обратиться в бойню» [504]. Отсюда явствует, что неуклюжие действия властей по разгону массовых выступлений, как и в Батуме в марте 1902 г., привели к дальнейшей эскалации обстановки. Так, Цхакая ссылался на случай, когда во время первомайской демонстрации в сельском районе Гурии двое демонстрантов были убиты в столкновении с войсками («крестьяне были вооружены чем попало – и револьверами, и другим оружием, вплоть до дубинок»), после чего «вся Гурия запылала местью» [505].

На этом фоне и происходил съезд Кавказского союза весной 1904 г. [506], на котором обсуждались вопросы о «современном революционном моменте», о демонстрациях и вооруженном восстании. «„Мирные“, вернее, невооруженные демонстрации были отвергнуты съездом, который выбрал комиссию для разработки проекта об организации вооружения. При этом на съезде же решено было, чтобы каждая организация отчисляла известный процент на дело вооружения: от 5 процентов и более» [507]. После этого началось создание «вооруженных ядер» при каждом партийном комитете. По мнению М. Цхакая, по состоянию на весну 1905 г. «в Баку и Батуме в этом отношении сделано больше всего» [508]. Таким образом, корни боевых организаций большевиков следует искать в этом решении III съезда Кавказского союзного комитета весной 1904 г.

Документы

№ 1

Наталья Киртадзе-Сихарулидзе:

Наступил 1904 год. Как-то раз, уже после полуночи, я услышала стук в дверь. Спрашиваю: «Кто там?» – «Это я, открой». – «Кто ты?» – снова переспросила я. – «Я, Сосо!»

Я не поверила, пока он не произнес наш пароль: «Да здравствует тысячу раз».

Я спросила его, каким образом он вернулся в Батуми. «Бежал», – ответил товарищ Сосо.

Вскоре он уехал в Тбилиси. Оттуда мы получали от него письма.

Киртадзе-Сихарулидзе Н. Из воспоминаний о вожде //Батумская демонстрация 1902 года. С. 89.

№ 2

Вера Ломджария:

Я снова увидела его в 1904 году. Он бежал из ссылки. У нас товарищ Coco появился в солдатской одежде. Его стали звать тогда «Коба».

Муж мой работал на железной дороге кондуктором, брат Силибистро был убит. Coco попросил позвать Порфирия.

Он говорил с ним о чем-то долго.

Товарищ Сталин прожил у нас несколько дней.

После его перехода на другую квартиру слышу ночью шум во дворе. Муж был на службе. Солдаты окружили дом. Это было в полночь. Утром, на рассвете, открываю дверь – на ступеньке сидит офицер. Днем пришли жандармы, солдаты ушли. Жандармы перевернули все вверх дном, – ничего не нашли, взяли только револьвер мужа. Угрожали мне, спрашивали, где наш «квартирант». По имени его не называли.

После этого меня вызвал палач, князь Гуриели, все выспрашивал. Я ответила, что мое дело – работа в огороде и ничего я не знаю.

Ломджария В. Сталин воспитывал в нас мужество и ненависть к врагу //Рассказы старых рабочих Закавказья о великом Сталине. С. 75.

№ 3

Р. Арсенидзе:

В первый раз я встретился со Сталиным в Батуме в 1904 г. Он только что вернулся, точнее – бежал из ссылки и прямо направился к нам. Передо мной предстал молодой человек, сухой, костистый, с лицом бледно-коричневого цвета, изрытым оспой, с живыми и хитрыми глазами, бойкий, развязный, самонадеянный. С первых же слов он стал указывать на некоторые, по его мнению, дефекты в нашей нелегальной литературе: ему не понравился недостаточно боевой тон листков, предназначенных для крестьян Мингрелии, еще не вовлеченных в движение. Но, получив ответ, что листки приспособлены к пониманию крестьян мингрельцев и составлены не в резком тоне по указанию товарищей рабочих мингрельцев, которые взялись распространять их и поднять движение в своих районах, он замолчал, хотя хитрая улыбка и осталась на его лице. С Комитетом (в котором я был членом) он после этого счел для себя более удобным не считаться вовсе. Все свои усилия он направил на непосредственные связи с рабочими, среди которых по прежней (1901-2 гг.) работе имел немало знакомых. Недели две, если не больше, возился он с ними, вел таинственные беседы, переговоры, увещания. Встречался с ним и я 2-3 раза, но новых замечаний ни литературного, ни другого характера он больше себе не позволял. Разговоры велись банальные. Я узнал о его бегстве; он – о моей литературной работе в «Квали», закрытой к тому времени. Сношения с рабочими не привели, по всей видимости, к желательным для него результатам, и он поспешил оставить Батум. Ни дискуссий, ни докладов он не устраивал. Поэтому судить об его тогдашних взглядах на фракционные разногласия – не берусь. Наиболее вероятно, что по существу он не очень-то разбирался в них в то время (к весне 1904 г.), как впрочем и мы, члены Батумского Комитета, не получившие еще соответствующей литературы. Разговоры его с рабочими тоже не касались фракционных вопросов, насколько можно было судить из случайных разговоров с товарищами, ведшими с ним беседу. Из этих случайных разговоров для меня выяснилось, что Сосо искал, но не нашел у них ни ожидаемого сочувствия своим амбициозным планам, ни достаточного одобрения некоторых актов из его прежней работы в Батуме. А ведь он приехал из ссылки в Батум, как в свой родной город, где он оставил глубокий след и имел основание быть принятым с распростертыми объятиями. Не удивительно, что он был огорчен и разочарован недостаточным к нему вниманием.