Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Иосиф Иремашвили утверждал, что большевики проповедовали террор, а меньшевики будто бы считали, что «идея социалистической демократии не должна быть запятнана убийствами и кровью»; что Кобу «воодушевляли силовые методы Ленина», грузинские большевики «к цели шли путем устранения политических врагов» и «исполнение мести они видели только в убийстве». На Кобу Иремашвили возлагал вину за убийство поэта князя Ильи Чавчавадзе, называя это «программной необходимостью» для большевиков [676]. «Большинство населения Грузии было знакомо и поддерживало социалистические идеи. Социал-демократическая меньшевистская партия через несколько лет смогла бы вовлечь народ в политические явления. Грузины отступили от большевистских методов. Неоправданная средневековая террористическая программа и идея вооруженного восстания были для населения слишком чуждыми. Наподобие европейских стран народ собрался вокруг социал-демократических организаций, которые хотели упрочить политическую демократию и независимость Грузии» [677]. Чтобы определить цену риторики Иремашвили, нет даже особой нужды вспоминать, что меньшевистская конференция в Женеве в мае 1905 г. приняла резолюцию «О вооруженном восстании», преамбула которой гласила: «Ставя себе задачей подготовлять массы к восстанию, социал-демократия стремится подчинить его своему влиянию и руководству и использовать в интересах рабочего класса», далее следовал перечень мер, которые могут «приблизить момент восстания» [678], а Ной Жордания на IV съезде РСДРП утверждал, что в руководстве восстанием большевики плелись в хвосте у меньшевиков [679]. Текст Иремашвили просто нелеп и алогичен, что связано, очевидно, не только с личностью автора, но и с тем, что книга его носила ярко выраженный пропагандистский характер, она была издана в Берлине в 1932 г., а автор, по выражению Л. Д. Троцкого, стал «чем-то вроде национал-социалиста» [680], только – следует уточнить дефиницию Троцкого – в форме национализма грузинского.

Проблема между тем несводима к личности Иремашвили и характеру его текста. Убеждение, что Сталин в свое время был причастен к бандитским предприятиям, налетам, грабежам, было глубоко укоренено в Закавказье, но до нас дошло исключительно в виде слухов, без какой-либо конкретной привязки к месту и времени действия. Эти слухи весьма настойчиво циркулировали и отразились, например, в выдающемся художественном произведении, повести Фазиля Искандера «Сандро из Чегема» (глава «Пиры Валтасара»). Если что-либо подобное имело место, если Коба был участником полубандитских или бандитских рейдов, это могло быть как раз в 1905-1906 гг. в Грузии, когда по ней разгуливали разнообразные отряды повстанцев и пользовавшихся безвластием грабителей, или же позднее в 1907-1908 гг. в Баку, где отряды кочей охраняли нефтепромышленников, а те платили дань в казну революционных организаций. Обличители Кобы утверждали, что он был причастен к уголовному бандитизму. «Свою воровскую карьеру будущий генсек начинал юношей, когда обокрал семью купца. Он унес много серебра и смог на некоторое время забыть о нищете», – писал автор известной антисоветской книги о Сталине А. Антонов-Овсеенко, ссылаясь, как обычно в таких случаях, на слова некоего «старого меньшевика Мибония, пожизненного узника казахстанского лагеря», рассказавшего в 1943 г., что «там, где Сосо родился, о воровских налетах будущего генсека помнили многие. И всякий раз – будь то тривиальная квартирная кража или сенсационное ограбление почты или кассы парохода – Сталин умело ускользал от возмездия, подставляя вместо себя партнеров, а то и вовсе невиновных» [681]. Единственное, что здесь звучит правдоподобно, это указание на то, что слухи исходили именно из меньшевистской среды. В остальном же нет никакой возможности приделать такую параллельную жизнь старательному ученику Горийского духовного училища, а потом Тифлисской семинарии, получавшему казенное пособие по бедности матери и выговоры за чтение романа В. Гюго.

Обвинения Кобы в бандитизме не находят никаких документальных подтверждений и лишены сколь-нибудь внятной конкретики, а та, что фигурирует, вопиюще неправдоподобна. В лучшем случае это переданные через третьи руки ссылки на слова самого Сталина, будто бы в тюрьме он разговаривал с заключенными-уголовниками или в ссылке пил с ними в кабаке (подобные же рассказы других политических узников о контактах с уголовниками и пропаганде среди них, легко находимые в революционном мемуарном наследии, никаких гневных отповедей не вызывали, таковые являлись прерогативой исключительно критиков Сталина). Сама расплывчатость сообщений о его причастности к грабежам и бандитизму должна внушать подозрения в их недостоверности, и можно было бы полностью закрыть эту тему, отнеся ее к инсинуациям политических противников, если бы не смущало странное молчание с другой стороны.

Сообщения о событиях в Гурии регулярно появлялись на страницах газеты «Вперед», на III и IV съездах РСДРП так называемая гурийская республика была предметом особой гордости выступавших кавказских делегатов, опыт установившегося тогда крестьянского самоуправления живо обсуждался, а события в Гурии и вообще в Кутаисской губернии считались одной из главных революционных вершин. Однако в советской историко-революционной литературе они отнюдь не пропагандировались, а, наоборот, обходились молчанием. В значительной степени, очевидно, из-за того, что в них слишком большую роль сыграли меньшевики. Можно ли считать эту причину единственной или существовали другие, связанные с деятельностью самих большевиков? Почему сталинские апологеты не попытались приписать ему каких-нибудь лихих похождений во главе революционных отрядов? Очевидное объяснение состоит в том, что это не вписывалось в образ вождя, формируемый советской пропагандой. Сталина вообще не преподносили как фигуру сколько-нибудь авантюрную, эта роль была отведена Камо. Но, опять же, только ли в этом причина?

Повстанческое движение и сопротивление властям сопровождались резким ростом терроризма со стороны восставших [682]. Хорошо знакомый с положением дел управлявший Кутаисской губернией В. Старосельский пояснял, насколько терроризированы были представители полицейской власти. «Уличенные в пособничестве полиции помещики и шпионы после 2-го предостережения подвергались смертной казни, без права на похороны в пределах района. Приговоры исполнялись нередко среди белого дня, на рынке или на перроне железнодорожного вокзала, но исполнители исчезали безнаказанно» [683] . Это, кстати, объясняет, почему среди помещенных в данной книге документов нет текущих жандармских донесений, информирующих Петербург о происшествиях на местах: местные чины полиции не рисковали отправлять донесения из охваченных восстанием районов, а бывали периоды, когда из-за забастовки железной дороги и телеграфа Кутаисская губерния оказывалась полностью отрезана и от внешнего мира, и от административных центров. Сохранившиеся в делах Департамента полиции донесения о происшествиях в Тифлисской и Кутаисской губерниях немногочисленны и оставляют впечатление отрывочности и случайности, до сведения департамента были доведены лишь некоторые из многих эпизодов грабежей и разбоя [684]. Между прочим, среди этих донесений находится сообщение об убийстве на улицах Кутаиса князя Валериана Цулукидзе, «занимавшегося исключительно грабежами». Цулукидзе погиб 21 сентября 1905 г. при вооруженном нападении с целью грабежа на помощника начальника 1-го участка строящейся Кутаисско-Рекальской железной дороги Крылова. Крылов, защищаясь, застрелил В. Цулукидзе [685]. Неизвестно, приходился он родственником или только однофамильцем большевику князю Александру Цулукидзе. Однако не кроется ли здесь еще одно объяснение слухов, не могла ли молва приписывать большевику Цулукидзе, а с ним и вообще большевикам похождения бандита Цулукидзе? Более того, подобный случай однофамильцев был не единственным, так, в середине ноября 1911 г. в одном из рапортов о разбое находим даже расположенные рядом фамилии Джугашвили и Давиташвили. 15 ноября того года телавский уездный начальник донес в Департамент полиции о задержании участников шайки, вымогавшей деньги у русского крестьянина, служившего старшим бондарем в Цинондальском удельном имении. Полиция провела задержание по классической схеме с куклой денежной закладки и засадой из стражников, которые поймали двух участников шайки (ими оказались молодые рабочие той же мастерской), два других успели убежать, но имена их полиция узнала: «житель города Телава Алексей Джугашвили, 18 лет, без определенных занятий, и житель селения Цинондали Лука Тевдорович Давиташвили, 18 лет, по ремеслу столяр» [686]. А в Бакинской тюрьме в сентябре 1909 г. содержался некий князь Шалва Нижерадзе, виновный в «ограблении 32 тысяч рублей у железнодорожного кассира, о котором случае появилась статья в одном из номеров газеты „Каспий“» [687]. Годом раньше живший в Баку Иосиф Джугашвили пользовался паспортом на имя Кайоса Нижерадзе, снова совпадение имен. Быть может, в позднейших слухах о якобы бандитском прошлом советского диктатора смешались воспоминания о совершенно других носителях той же фамилии?