Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

Документы

Лондон и вообще все, что мы видели в Англии, нас буквально-таки ошеломляло. Когда мы выскочили из поезда, подлетевшего к лондонскому вокзалу, нас ошеломил шум и рев паровозов, крики носильщиков и стремительное движение уезжавших и приезжавших пассажиров. Улицы показались нам тоже очень не заурядным зрелищем. Бесконечные потоки людей на тротуарах, колоссальные витрины магазинов, льющие целые реки электрического света, двухэтажные вагоны трамвая, автобусы – все это, окутанное прозрачным, светящимся от огня туманом, сливалось в какую-то грандиозную фантасмагорию, подавляло и уничтожало нас.

Самой диковинной показалась нам подземная железная дорога. Под предводительством товарища, встретившего нас на вокзале, мы спустились вниз на станцию; стоим на платформе, освещенной довольно слабо; справа и слева зияют черные, точно какие-то адские пасти, дыры туннеля. Вдруг, с бешеным грохотом влетает, весь в огне, точно охваченный пожаром, электрический поезд. Быстро хлопают дверцы вагонов, кондуктор коротко, резко, как-то по-птичьи выкрикивает название станции; мы вскакиваем в вагон. Огненный зверь срывается с места и бешено мчится среди непроницаемой тьмы; но вот впереди мелькает свет, – мы мчимся уже по мосту над улицей.

Гандурин К. О Лондонском съезде РСДРП (1907 г.). Из воспоминаний. C. 118-119.

№ 1

К. Гандурин:

Работники партии имели в то время какой-то специфический вид. И хотя, в целях конспирации, «съездовцы» старались придать себе вид благонадежный и, по возможности, респектабельный, все же многое выдавало их: или рваные ботинки, или порыжевшая, потерявшая форму шляпа, или же неизменная черная рубаха. Помню одного из московских большевиков, сидевшего за столиком с какой-то изящно одетой дамой. Товарищ этот был в новом костюме, но сапоги его «разевали рты», а рубашка была затертой и полинявшей. Вообще надо заметить, что заботы о внешности и костюме были тогда «преданы анафеме» и презирались. И даже по необходимости, в целях конспирации, не многим удавалось привести себя в человеческий вид – не умели этого делать. […]

Товарищи, с которыми мне пришлось встретиться в Петербурге, решительно заявили, что мой костюм не годится и что мне необходимо европеизировать себя по внешности. То же было сказано и Бубнову. Это было не легко сделать, но приходилось подчиняться неизбежному. Купив воротнички и манжеты, не без проклятий стали мы их прилаживать. […] Сунув в карман косоворотку, я отправился вечером другого дня на Финляндский вокзал. Путь был указан на отдаленный портовый городок Ганге. […]

В Ганге мы приехали к вечеру, часов в пять. […] С каждым поездом прибывали новые группы. В маленьком и тихом городке, конечно, не могли не заметить такого необычайного скопления русских. Помнится, в целях сохранения нашего «инкогнито» агент ЦК, организатор техники съезда, советовал нам выдавать себя за эмигрантов, едущих в Америку. […] Помню, какое впечатление произвел один из товарищей, рабочий сельской фабрики. Он сел в поезд, выйдя прямо из фабричного корпуса, небритый, всклокоченный, со следами краски на лице и шее, с узелком в руках, где у него были еда и табак. Спутники его говорили, что этот товарищ ни за что не хотел «конспирировать». И во всех наших дальнейших скитаниях и переездах товарищ не расставался ни со щетиной на подбородке, ни со своим «узелком».

[делегаты сели на пароход до Копенгагена]

Мы ехали как пассажиры третьего класса и помещались в трюме. Конечно, никому не хотелось торчать под палубой, все были наверху. Начался шум. Спорили, группами наседая на меньшевиков; делегация «спилки» затянула песню, некоторые дурачились. […] Через несколько часов езды все эти «опасные» и «злонамеренные», по терминологии охранки, революционеры, среди которых были публицисты, депутаты Думы, ученые, – превратились в ораву кричащих, поющих и неистово дурачащихся буршей. Один из старых меньшевистских публицистов (Мартынов) орал во все горло наступавшим на него молодым «бекам»: «Чего вы от меня хотите? Я меньшевик и умру под меньшевистским забором». Капитан (финн), его помощник и еще какие-то иностранцы, сдержанные и респектабельные, с немым изумлением посматривали на буйных пассажиров. А мы с торжеством стаскивали с себя «крахмалки», пели и бесновались.

Гандурин К. О Лондонском съезде РСДРП (1907 г.). Из воспоминаний. C. 113-117.

№ 2

К. Гандурин:

В ожидании начала работы съезда мы знакомились с городом. От Копенгагена у меня осталось впечатление, как от чистенького, веселого, полного зелени города. Его чистота и откормленный здоровый вид публики, наполнявшей улицы, изящество костюмов резко бросались нам в глаза. […]

Делегаты прибывали. Селились по отелям небольшими группами. Сильно конспирировали, но эта конспирация оказывалась все более и более призрачной. Съезжалось народу гораздо больше, чем рассчитывали видеть на съезде «верхи». Должно быть, уже не хватало дешевых отелей для размещения. Помню, группа делегатов поместилась в одном из отелей, находившихся в центре города. Это было далеко не конспиративно. Делегаты, среди респектабельных клиентов отеля, не могли не наводить на размышления и администрацию и прислугу. Как ни старались мы не отличаться внешностью от датчан, ничего из этого не выходило: слишком уже убоги были наши костюмы, да и нельзя перекроить лиц и особенных фигур наших делегатов-рабочих. Наконец, явились делегаты и с Кавказа. С этими уже ничего нельзя было поделать никакими «крахмалами». Большинство из них явилось в папахах и шубах: как жители юга, они не решились ехать налегке. Лица у некоторых из них были таковы, что и нам, при виде таких физиономий, делалось не по себе.

Гандурин К. О Лондонском съезде РСДРП (1907 г.). Из воспоминаний. C. 118-119.

№ 3

К. Гандурин:

Мы высадились в Гервиге. […] Ни прогуливавшийся вдоль перрона «бобби», ни многочисленные англичане, ожидавшие поезда, не обратили на нас ни малейшего внимания. Это нам понравилось. В то время как в Дании на нас таращили глаза, здесь нас просто не замечали. Не заметили даже кавказцев с их папахами, шубами и плащами. […]

И наш первый ночлег в Лондоне был необычен. Ночевали в одной из лондонских ночлежек. […]

Мы сидели в огромной столовой за дубовыми столами. Помню, на стенах висели какие-то немудрящие картинки и под ними шпалерами возле всех четырех стен стояли босяки и жадно следили за каждым нашим движением. Бросали кто-нибудь из нас окурок – эти люди с ловкостью голодных собак хватали его, отталкивая друг друга; вставал кто-нибудь из-за стола, оставляя в тарелке недоеденный, далеко не вкусный «сюп» – подле тарелки завязывалась буквально-таки звериная грызня. […] Их было много: старые, с красными от пьянства лицами, с трясущимися руками, молодые, коренастые, сильные, с каким-то особым хищным блеском глаз – все они производили жуткое, неотразимое впечатление. Я был подавлен этим зрелищем. В своем Иванове я видал всякие виды, но таких людей, людей одичавших, полузверей я встретил впервые. Для меня было ясно, кто эти люди. Большинство из них честно работали, пока безработица, болезнь или еще что не выбросили их за борт жизни.