Ольга Эдельман - Сталин. Биография в документах (1878 – март 1917). Часть I: 1878 – лето 1907 года

В любом случае принять деятельное участие в подготовке тифлисской экспроприации Коба не мог по целому ряду причин, включая и ту, что участие в налетах не было его партийной специализацией. Но почему-то именно к нему тифлисские меньшевики предъявили возмущенные претензии. И снова существующие источники не дают ответа на главный вопрос: почему Коба служил для них столь сильным раздражителем? Неизменные филиппики по поводу его дурного характера, невероятного властолюбия, лживости, грубости и сотрудничества с охранкой придется отодвинуть в сторону по причине свойственной обвинителям, грузинским меньшевикам, общей манеры действовать. Примеры, как говаривал Коба-Иванович, «уклонения от истины», которые находятся в протоколах двух партийных съездов, оставляют простор для воображения о том, что же творилось в повседневности грузинской организации РСДРП.

Сопоставляя доступные источники, взвешивая степень правдоподобия и достоверности каждого сообщения, можно с осторожностью предположить следующее. Грузинские меньшевики, как видно по протоколам съездов, пытались вытеснить вовсе, устранить большевиков, в Тифлисе этот процесс принял особенно острые формы. Однако тем не менее Коба оказался делегатом и IV, и V съездов РСДРП, причем в обоих случаях единственным большевиком в многочисленной тифлисской делегации. Наверняка это совершенно не устраивало местных меньшевиков, и все же по какой-то причине они не смогли этому помешать. Такой причиной могла быть только прочность позиций Кобы среди некоторой части тифлисских партийцев, особенно рабочих, помноженная на его ловкость как агитатора и партийного организатора. Вообразить другое объяснение вряд ли возможно, не принимать же всерьез версию, что он сотрудничал с охранкой и жандармы способствовали его попаданию на съезд. Должно быть, ситуация в Тифлисе и вообще в Грузии сделалась тупиковой: определенная поддержка у большевиков там была, но без перспективы наращивания влияния. В целом Грузия ушла за меньшевиками. Коба, наверное, мог еще сколько-то времени существовать в Тифлисе, но поле деятельности за ним осталось весьма узкое. А история с эриванской экспроприацией и требованием исключить его из партии нарушила это и без того хрупкое равновесие.

В результате большевики оставили Грузию победившим оппонентам и перенесли свои усилия туда, где имели больше шансов на успех, – в Баку. Возможно, это и в самом деле было согласовано с партийным центром на фракционных совещаниях во время или по окончании Лондонского съезда. Летом 1907 г. Иосиф Джугашвили вместе с женой переехал в Баку. Сорок лет спустя Сталин рассказал о своей неудаче в Тифлисе в застольном разговоре с группой грузинских партийных деятелей, артистов и друзей детства, приглашенных в октябре 1947 г. к нему на дачу на озере Рица. Среди гостей был артист А. А. Васадзе, оставивший описание этого разговора. Сталин спросил его, не страдает ли Васадзе, актер театра, от тифлисских интриг, прибавив, что «тоже имел счастье работать в Тбилиси» и прекрасно знает подспудные сложности этого города. «В жарких дискуссиях много раз выводил меньшевиков на чистую воду, клал их на обе лопатки. Но, представь, меня не захотели слушать, и кто? Местные рабочие! Тогда меня перебросили вести работу в Баку. Хотя, казалось бы, что мне делать в Баку?» По версии, которую Сталин предложил тогда собеседнику, проблема была в том, что он «обличал мелкобуржуазные наклонности среди самих рабочих», привязанных к своим огородам на окраинах Тифлиса больше, чем к идее пролетарской солидарности. «Поэтому, когда я стал призывать к единомыслию, равной самоотдаче делу революции, многим это не понравилось. Вот меня и перебросили в Баку. Тбилисская интеллигенция была еще более пестрой. В ней каждый пытался подчинить общие интересы своей личной корысти. И эти недостатки до сих пор окончательно не изжиты» (см. док. 12). Конечно, Сталин несколько лукавил и сказал не всю правду, но ясно, что давней обиды он не забыл.

Если рассуждать о его партийной карьере в Грузии, это безусловно было поражением. Одновременно перед ним открывалась новая перспектива, новое поприще, сопряженное с пребыванием в иной культурной и цивилизационной среде. Переезд из Тифлиса был не просто сменой города и региона в пределах Закавказья, но решительным расставанием с Грузией в широком смысле слова. Много лет спустя маленький Василий Сталин поделился с сестрой открытием: «А знаешь, наш отец раньше был грузином». По словам Светланы Аллилуевой, она тогда в свои шесть лет «не знала, что это такое – быть грузином, и он пояснил: „Они ходили в черкесках и резали всех кинжалами". Вот и все, что мы знали тогда о своих национальных корнях», – прибавила дочь Сталина [962]. Между тем для прочих родственников – Надежды Аллилуевой, там родившейся, ее родителей, проживших там годы, Грузия оставалась близким и любимым краем, причем «совсем не потому, что это была родина отца». Светлана Аллилуева несколько раз возвращалась к отказу Сталина от собственного национального начала: он терпеть не мог, когда приезжавшие из Грузии товарищи привозили обильные приношения в виде вина и фруктов [963], избегал приезжать в Грузию из-за встречавших его повсюду восторженных толп. «На вокзале в Кутаиси земляки-грузины устроили ему такой прием, что долго нельзя было выйти из вагона, невозможно было сесть в машину и ехать. Люди бросались чуть ли не под колеса, лезли, кричали, кидали цветы, поднимали детей над головой». Раздраженную реакцию Сталина его дочь объясняла нелюбовью и боязнью толпы, ей самой приветствия и восторги казались неподдельными и искренними. Сталина же «передергивало от раздражения. „Разинут рты и орут, как болваны!..“ – говорил он со злостью». «Может быть, он угадывал лицемерность этого ликования?» – предположила дочь, считавшая отца опустошенным и утратившим веру в добрые чувства людей, «даже здесь, в Грузии, где простых крестьян невозможно было заподозрить в лицемерной радости» [964]. Однако в свете истинной истории давнего провала Кобы в родной Грузии раздражение Сталина и неверие в искренность оваций земляков становятся понятнее. Из всей своей семьи, по мнению дочери, «как раз он сам, быть может, меньше всех ею [Грузией] восхищался; он любил Россию, он полюбил Сибирь, с ее суровыми красотами и молчаливыми грубыми людьми, он терпеть не мог „феодальных почестей“, оказываемых ему грузинами. Он вспомнил Грузию лишь когда постарел» [965].

Наверное, невозможно установить момент, когда Иосиф Джугашвили «перестал быть грузином», но переезд из Грузии в Баку был существенным шагом в этом направлении. Хотя бы потому, что подразумевал гораздо более широкое пользование русским языком в повседневности и в ежедневной партийной работе. К тому же Сталин всегда много читал, главным образом, конечно, русские книги. Вдова Камо в разговоре с А. Мурадовым сделала примечательную ремарку. Сказав, что в их доме Сталин был в гостях всего один раз с группой кавказских товарищей, она отметила разницу в их поведении. «За столом он держался скромно. Обычно кавказцы за столом ведут себя очень шумно, а он больше молчал. Но я заметила одну особенность: если кто-либо неправильно выразился, ошибся или сказал не так, он мог очень зло, язвительно того поддеть. Не поправить, а именно поддеть» [966]. Если русским посетителям сталинских застолий бывал заметен в них налет грузинских обычаев, то, с точки зрения достаточно знавшей грузин С. Ф. Медведевой, Сталин от них весьма отдалился даже в бытовых привычках и жестах. И хотя русское ухо слышало в речи Сталина грузинский акцент, главное в том, что он говорил по-русски.