Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

Американские фильмы

В межвоенный период путешествия были редкостью, поездки в Америку были уделом бизнесменов и богатых туристов. Незнакомый американский мир приходил к нам через кино. В те времена в субботние и воскресные вечера кинематографические «мессы» собирали целые семьи, и вестерны, мюзиклы и детективы стали частью частной жизни зрителей. Кинематограф давал людям именно то, чего они от него ждали: американский миф, а не американскую действительность, которая была не нужна французам, убежденным, что лишь их образ жизни, складывавшийся тысячелетиями, является правильным. Им нужен был Аль Капоне или гангстеры, лишь бы они оставались в Чикаго, а в Монтаржи жизнь продолжала быть безопасной. Они с интересом смотрели на скорое на расправу правосудие Дикого Запада и коррумпированность шерифов и чиновничества. Они тем более любили смотреть про то, как героические пионеры ехали в своих повозках все дальше и дальше к Тихому океану, что эти фильмы помогали собрать на воскресный обед детей и внуков. Кинематограф показывал контрмодель, то, что люди хотели для других, но не для себя; а может быть, где–то в глубине души они и хотели бы немного познать свободу и мечту. Кино скорее снимало комплексы, а не побуждало к подражанию, расслабляло, а не мобилизовало. Заокеанские триллеры не превращали порядочных молодых людей в гангстеров: благодаря им можно было «выпустить криминальный пар» и не переходить к преступным действиям. Надо учитывать, что американская кинопродукция потреблялась «широкой публикой», не разделявшей сдержанности элиты: фильм «Певец джаза» продержался на экранах сорок восемь недель, в 1929 году его посмотрели 500 000 человек; первые фильмы про Микки–Мауса в «Парамаунте» показывались с 9 утра до 2 часов ночи. В 1917 году Эптон Синклер утверждал, что «благодаря кино мир унифицируется, то есть американизируется». Неужели?

Киножурналы

Для французской интеллигенции и тех, кто считал себя выходцами из «хороших семей», американский народ представлял собой разнородное сборище эмигрантов, многие из которых были «парвеню» и не могли претендовать на «изысканность», потому что приезжали за ней в Париж, столицу хорошего вкуса, распространявшую по всему миру платья, духи и кухню. Здесь, само собой разумеется, «все говорят по–французски». Конечно, США помогли победить Германию, но, прибыв к шапочному разбору, потеряли слишком мало людей, чтобы претендовать на военные заслуги, и если они и предприняли наступление на Сен–Миель, то лишь потому, что «пуалю», французские солдаты, подготовили им плацдарм. Именно из выпусков новостей французы узнавали о масштабах и ужасах кризиса в США. Сами французы находились в относительной безопасности, которую приписывали французскому здравомыслию и «чувству меры», не понимая, что глубинная причина благополучия кроется в технической и экономической отсталости, которая неизбежным образом превращала Францию в страну–музей. А в Америке в 1932 году насчитывалось 13 миллионов безработных, что вместе с семьями означало 30 миллионов человек, брошенных в бездну нищеты, оставленных на милость благотворительных обществ и скупых местных властей — на федеральном уровне не существовало никакой системы страхования от безработицы. На экране мелькали «гувервилли» [316] Разговорное название палаточных поселений, в которых жили потерявшие работу американцы во время Великой депрессии. — Примеч. ред. , трущобы множились не только по окраинам больших городов, но и в самом сердце Нью–Йорка — между Центральным парком и Гудзоном, где без газа, электричества и тепла ютились семьи безработных, выселенных из квартир, платить за которые они больше не могли. Среди этих безработных были инженеры, учителя, потерпевшие крах предприниматели и разорившиеся рантье — люди если не утонченные, то по меньшей мере почтенные и уважаемые, которых общество, претендующее на «цивилизованность», должно было бы предохранить от подобного унижения. Здесь, в этих киножурналах, было нечему подражать. Принималась лишь заокеанская музыка, презираемая американским мейнстримом, — джаз.

Джаз

Музыкальное искусство джаза родилось в самом начале XX века в Новом Орлеане, а именно в квартале красных фонарей Стори. билль. Слово «джаз» появилось лишь примерно в 1915 году, и его происхождение неизвестно (возможно, это жаргонный термин, означающий половой акт). В 1917 году пуритане закрыли злачный квартал Сторивилль. Стиль «Новый Орлеан» парадоксальным образом расцвел в Чикаго времен сухого закона. Складывается «джазовая диаспора», которая под разными названиями («старый стиль», «мидл–джаз» и т. д.) утверждается в Европе. Мы не будем прослеживать историю одного из крупнейших эстетических течений современности, новоорлеанское — и негритянское — происхождение которого не предвещало его распространения по миру. Напомним лишь, что если французы отдались свингу (слово означает «покачивание», одновременно плавное и резкое), нельзя сказать, что это как–то повлияло на их частную жизнь. В 1918 году по французским городам и весям гастролировали американские военные оркестры, они играли блюз, а удивленная и очарованная толпа танцевала под него. «I have the blues», — говорит чернокожий музыкант, что можно перевести как «на меня накатила тоска». Блюз, родившийся из повседневной жизни угнетенных чернокожих, не революционная песня: он выражает трагическую горечь. Вне культурного контекста блюз, который слушают и под который танцуют, становится фоновой музыкой, и можно предположить, что французы его воспринимали не так, как рабы с хлопковых плантаций Юга Соединенных Штатов. Тем не менее американская песня распространяется по Франции, и микрофон позволяет крунерам (Бингу Кросби, Фрэнку Синатре и др.) установить некие интимные отношения со слушателями. Слушатели же, как правило не понимая смысла текста, слышат в этих песнях свое, то, что нужно именно им и чего они ждут, происходит «адаптация» музыки французской культурной практикой. «Американская модель» не навязывается, а подстраивается под местные условия.

«Освободители»

Представление французов об американцах изменилось благодаря тому, что за тридцать месяцев — с 7 декабря 1941 года (Пёрл–Харбор) до 6 июня 1944–го (высадка союзников в Нормандии) США практически с нуля создали непобедимую армию. Позабыты увертки Рузвельта, когда в июне 1940 года премьер–министр Поль Рейно молил о помощи, и жертвы американских бомбардировок. Освободителей, ослеплявших своим богатством, шумно приветствовали. Со своих чудных автомобилей–джипов — американцы раздавали сигареты и жевательную резинку. Они выглядели беззаботными и уверенными в себе, как бы гражданскими в военной форме, без какого–либо высокомерия победителей. Державшиеся сдержанно левые (в первую очередь коммунисты, которым тогда отдавал голос каждый четвертый) подчеркивали, что вся работа была сделана русским мужиком и что если GI, американский солдат II Мировой войны, современная ипостась doughboy — солдата I Мировой, столкнулся с обескровленной немецкой армией, это потому, что вермахт понес невосполнимые потери на просторах России. Конечно. Однако факты неумолимы. Париж освободила американская армия, а не русские. Симона де Бовуар ездит по всему Тихоокеанскому побережью, и Les Temps modernes публикуют серию ее статей «Америка день за днем», рассказывающих недоверчивым левым об «американском чуде». В те времена невозможно было пересечь Атлантический океан за шесть часов. Тогда самолет еще не лишил человечество чудесных — и долгих — океанских путешествий, когда благодаря встречам на палубах и в каютах пассажиры знакомились со страной, в которую направлялись. У того, кто сегодня вылетает из аэропорта имени Шарля де Голля и приземляется в аэропорту имени Кеннеди, нет ощущения, что он попал в другой мир. Все международные аэропорты похожи друг на друга. Не так обстояло дело с теми, кто ездил в США за знаниями с «про. дуктивной миссией». Путешествуя на корабле или на самолете (с промежуточными посадками в Ирландии, на Гренландии или на канадском острове Ньюфаундленд), они собирались открыть будущее для отставшей от освободителей старушки Франции, землю которой четыре года попирали оккупанты.