Софи Боди–Жандро - История частной жизни Том 5 [От I Мировой войны до конца XX века]

О смешении статусов и ролей можно судить по эволюции костюма, в частности по постепенному отказу от юбки: в 1965 году женских брюк впервые производится больше, нежели юбок, а в 1971 году на 15 миллионов платьев произведено 14 миллионов пар брюк. Наблюдается триумфальное шествие джинсов: их производство с 1970 по 1976 год увеличивается вчетверо. Стоит ли говорить о том, что джинсы — это одежда унисекс? Внешние различия размываются и больше не определяют принадлежности к полу: юноши носят длинные волосы, браслеты и цепочки, а девушки прячут свои формы под широкими свитерами.

Одновременно с этим дресс–код становится более гибким и мягким. Май 1968–го порвал со старым и разрешил запрещенное. В лицеях для девочек, где ученицам, как правило, не разрешалось краситься, а учительницам — носить брюки, отныне разрешены самые разнообразные костюмы. В университетах расставание с галстуком символизирует свержение прежних идолов, а шейный платок или свитер с воротом говорят об окончательной либерализации. Мужчины отпускают бороды, летом ходят в спортивных костюмах и куртках. Рубашки Lacoste можно встретить не только на теннисных кортах и пляжах, но и в офисах. Политики не отстают и стремятся показать, что они не напыщенные и не старомодные: Валери Жискар д’Эстен появляется в телевизоре пока еще не в форме футболиста, но уже в пуловере.

Став главой Республики, он открыл свой семилетний президентский срок, прогулявшись по Елисейским Полям пешком в костюме–тройке. В раскрепощенном обществе президент больше не носит фраков.

На самом деле распадается сама система моды, апогей которой пришелся на начало 1960–х, когда она затронула подавляющее большинство женщин, а не привилегированное меньшинство, как это было пятьюдесятью годами раньше. Моде свойственно меняться: она объявляет отдельные предметы одежды устаревшими и заменяет их другими. Это постепенный, но беспрерывный процесс. Мода делит общество на тех, кто ей следует, и тех, кто этого не делает. Более того, костюм становится кодом, и даже если этот код усложняется, его можно прочесть. Мода теперь касается конкретных ситуаций, социальный смысл которых ясен: есть «домашние» пуловеры, в которых хорошо посидеть у камина; удобная одежда «для охоты» или для осенних прогулок; вот женский «городской» костюм, платья «на вторую половину дня», «коктейльные», «вечерние», «для встречи Рождества» [101] Barthes R. Système de la mode. Paris: Éd. du Seuil, 1967. . Согласно канонам моды, хорошо одетый человек не только демонстрирует вкус, но и разбирается в социальных кодах, управляющих различными обстоятельствами публичной жизни.

Растворение, размывание моды объясняется именно ее успехом. Распространяясь на все население, она затрагивает и наименее обеспеченные слои общества, где люди не могут позволить себе иметь специальный наряд на каждый конкретный случай. Секретарше или служащей надо иметь возможность в одном и том же платье или юбке пойти и на работу, и вечером в кино, поэтому мода обратилась к ансамблям и аксессуарам: одну и ту же юбку в сочетании с разными блузками можно надеть в разных обстоятельствах; пояс, перчатки, обувь, шарфики, сумки, украшения дают бесконечное количество комбинаций, адаптирующих одежду к разным ситуациям. Дресс–код становится все более изощренным.

Более гибкий дресс–код

Следующий шаг: становится модным смеяться над модой и носить экзотические индейские или мексиканские костюмы, подчеркнуто подходящие или, наоборот, совсем не подходящие к случаю, слишком молодежные для пожилых людей или «старческие» — для молодых. Одежда потеряла заключенный в ней смысл: с ней теперь играют, пользуются ею не так, как предполагается изначально, а чтобы выразить свою индивидуальность. «Быть модным» означает теперь не следовать моде, всем своим видом показывать, что не одурачен ею. Костюм больше не говорит о том, что человек адаптирован к публичной жизни: в рамках самой публичной жизни он выражает индивидуальность каждого.

Следует ли, принимая во внимание все сказанное выше, сделать вывод о наступлении норм частной жизни на жизнь публичную? Я так не думаю по двум причинам.

Первая заключается в природе новых норм непринужденности в обществе. О чем бы ни шла речь — об обращении друг к другу на «ты» и по имени, о новом стиле общения, об эволюции формальных организаций, о смешении статусов и ролей, о юморе или моде, — несомненно одно: стремление ввести особенности личности в социальную жизнь. Однако публичная жизнь не превращается в частную. По мере того как наше общество создавало новый стиль жизни, чтобы обеспечить свою сплоченность, социальные коды стали более тонкими и завуалированными, но они никуда не делись: начальнику или коллеге можно сказать не все, что думаешь, нельзя одеваться так, как заблагорассудится. Самовыражение в публичной сфере должно идти по неявным, но реально существующим правилам. Чрезмерная эмоциональность на рабочем месте под предлогом аутентичности не будет понята окружающими. Социальные коды сместились и стали более гибкими, но не исчезли полностью и не перестали быть социальными.

Вторая причина связана с самой эволюцией частной жизни. Движение, которое мы только что проанализировали, уравновешивается симметричным движением: публичная жизнь проникает в самые тайные и интимные уголки жизни частной.

Пресса, радио, телевидение

Не хотелось бы останавливаться здесь на столь широко известных вещах, как небывалое развитие средств массовой информации в нашем обществе. Следует, однако, наметить его хронологию и проанализировать воздействие, оказанное им на частную жизнь.

В начале XX века общественное мнение проникало в частную сферу лишь через газеты. Можно было бы подчеркнуть дистанцию, существующую между информацией и ее потребителем, упомянуть об абстрактной медиации написанного текста, о задержке, с которой поступает информация. Однако мы остановимся на другом.

Прежде всего — преимущественно локальный характер прессы. В 1912 году во Франции было более 300 ежедневных газет: 62 в Париже, 242 — в провинции [102] Tudesq A.–J. L’Évolution de la presse quotidienne en France au XXe stècle // Revue d’histoire moderne et contemporaine. 1982. No. 3. P. 500–507. . Ежедневные газеты выходили в 94 провинциальных городах. К ним надо добавить 1662 провинциальных еженедельника и газеты, выходившие раз в две недели; часто их читали охотнее, чем ежедневные. Можно сказать, что пресса 1912 года в основном была местной. Конечно, она информировала о национальных и международных новостях, но базировалась в первую очередь на среде, непосредственно окружавшей читателей. Будучи окном, открытым в мир, она несколько расширяла личное пространство человека.