Александр Левинтов - Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

• дегустация-ностальгия, дегустация-воспоминание, прошибающая нас слезой и возвышенными вздохами о непоправимом и неслучившемся…

• купонная дегустация, заканчивающаяся заказом партии вина или вин…

• дегустация-подарок, дегустация-свидание, дегустация-праздник. Ведь дарим мы любимым букеты цветов, почему же нельзя подарить букет прекрасных и пышных вин?..

Общественная жизнь — это прежде всего клубная жизнь, ощущение своей принадлежности к некоторому избранному, а потому для тебя — изысканному сообществу: кого-то тошнит от армейских компаний, а для кого-то общество отставных офицеров — последний просвет в «гражданке», кому-то претит один вид «новых русских», этих презренных тружеников капитала, но даже и они где-то тусуются вместе. И каждый такой клуб имеет свои внутренние кодексы, привилегии и традиции, в частности, традиции общения с вином, вообще — с напитками. Где-то любят беспроигрышную водку кашинского разлива, мануфактуру (рукав) и проверенный годами «Беломор», кто-то предпочитает изыск отечественного разливного пивка и русскую баню, некоторые клубы предпочитают безалкогольные напитки, но наше очень маленькое общество московских философов и географов — любителей массандровских вин — отдает предпочтение именно этим напиткам, а среди них — десертным. Что может быть бесподобней бесконечного покручивания бокала с «Пино гри Ай-Даниль» и втягивания обнищавшими докторскими степенями носами тончайших ароматов крохотного клочка божественного виноградника в предгорьях незабываемого с юности счастья.

Клубные коллекции и запасы дорогих этому клубу вин — область особого попечения, забот и гордости, тут такая жестокая конкуренция возможна только держись! Это ведь — честь клуба, общественная честь!

Эту историю мне рассказал один старый знакомый в Монтерее, а ему — другой, наверное, такой же старый, а тому совсем уже старый главный винодел Массандры Александр Александрович Егоров, большой любитель мадеры «Серсиаль», царствие небесное ему и ей, тот самый знаменитый Егоров, который умел не только тосты и байки про вина сочинять, но и самые прекрасные в мире вина придумал. Я это не к тому, что за достоверность не ручаюсь, мол, кто ж не приврет за стаканчиком, а как раз наоборот, призываю всех предыдущих пересказчиков в свидетели. История эта до удивления обычна и банальна, просто хрестоматийна, и, попади я за какие-нибудь грехи опять в среднюю школу № 437 на урок литературы к Анне Марковне, то так бы и озаглавил это сочинение на вольную тему «Евгений Онегин как типичный лишний человек первой половины XIX века и спасение массандровской коллекции как типичный подвиг советских людей в годы Великой Отечественной войны».

Ненастной осенью 1941 года немцы подошли к Севастополю и наверху было решено ничего фашистским гадам не оставлять, особенно выпивку…

Из Москвы в тихую Ялту пришел секретный приказ: что нужно — эвакуировать, что можно — спрятать, остальное — вылить и уничтожить.

Массандре к тому времени было всего пять лет, предприятие молодое, новых людей — больше половины. Политическая и военная обстановка — сложные, враги народа еще не все обнаружены, но уже поднимают свои змеиные головы, ну и так далее, все, что положено говорить перед выполнением ответственного задания сверху. Ведь обидно, в самом деле: экспроприировали частные коллекции вин мы, хранили в Массандровских подвалах мы, а пить будут — они.

Вот досталось бы немцам национальное достояние советского народа, а они, с присущей им педантичностью и наглостью, стали бы винную коллекцию разбирать, да выяснять, у кого, что и сколько было в 1921 году изъято, конфисковано и национализировано. И пошли бы вопросы: а где, к примеру, «Седьмое небо» князя Голицына? Где — его же знаменитые алтайские меды? Где старки и коньяки блистательного графа Воронцова? Ну и так далее. И не объяснишь же проклятым оккупантам и газетчикам из союзных стран, что раз народное достояние, то лучшие сыны и вожди народа им и попользовались маленько.

Что смогли — замуровали в недалеких подвалах других винзаводов, что надо — тщательно упаковали, отсортировали и приготовили к эвакуации, остальное… Воду из всех брандсбойтов и калибров пустили, семнадцатитонные бочки пооткрывали, а бутылированное просто разбивали ящиками. Старые бондари и виноделы навзрыд, а вслух — не моги, еще не все пособиики и наймиты фашизма и оголтелые шпионские диверсанты выявлены и ликвидированы, а дело военное и исполнение незамедлительное. Один, однако, трубку сунул в винный ручей, что стал вытекать из подвала, — девять градусов крепости ручей. Сахаристость, жалко, не смерил.

Дело темное, но то замурованное немцы таки вылакали: то ли сами пронюхали, где оно спрятано (что немудрено — советскую кладку, да еще наспех сделанную, от дореволюционной в любой темноте различишь), то ли кто из наших стуканул, родину и самое святое в ней предал, а может, это вообще была партизанская хитринка — упоить врага насмерть.

Пятьдесят тысяч бутылок (теперешняя цена каждой такой бутылки — по 8–10 тысяч долларов) погрузили на пароходик «Массандра» вместе с двумя сопровождающими старыми виноделами и проверенными товарищами и отправили, сказав всем для бдительности, что в Туапсе, в Новороссийск. А туда уже тов. Микояном и тов. Зотовым (тогдашним наркомом Пищепрома) уже было дано распоряжение, подписанное тов. Кагановичем, выделить два вагона для отправки особо ценного груза в Куйбышев в сопровождении.

Уже за Тихорецкой сопровождающие почувствовали неладное — вагоны их расцепили и один загнали в тупичок: война войной, а пить всем хочется. Бдительные виноделы, грозя бумагой, воссоединили свои вагоны в одном эшелоне, хотя пары ящиков и не досчитались. Шустрые ребята в Наркомате путей сообщения никогда не переводились.