Александр Левинтов - Книга о красивой жизни. Небольшая советская энциклопедия

За полчаса до обеденного перерыва бригада слесарей 17 экспериментального цеха Московского трансформаторного завода собирается кружком вокруг одного из ведер. Бригадир высыпает в темно-коричневую бурду пачку соли крупного помола, наворачивает на струганную палку кусок ваты и бинта, взятых в медпункте, и вкруговую энергично мешает в ведре. Подставляется другое ведро, куда сливается верхний просветлевший слой, а сбившийся до состояния загустевших соплей осадок идет в слив. Теперь мастер добавляет в полведра марганцовку и новым колтуном шурует в ведре. Получившееся сверху почти прозрачно, что и переливается в трехлитровый стеклянный баллон. Бригада напряженно ждет окончания сложной процедуры. На сей раз бригадир сыплет в жидкость столовую ложку молотого кофе и вновь интенсивно разгоняет синхрофазотрон. Опять густые, теперь совсем белесые хлопья выпадают в осадок, верхнее сливается в другой трехлитровый баллон, остается чуть более половины, а ведь было целое ведро!

Аршин на всех один. Мастер пьет первым, потом стакан гуляет по кругу. Последний — я. Мне достается столько же, сколько и всем остальным: у мастера глаз-алмаз и высокое чувство справедливости, за что его и любят рабочие.

По примеру других я, приняв свою дозу, утираю губы рукавом телогрейки. Борис Федорович резок на вкус, захватывает дух не хуже чистого спирта (мы уже немного знакомы) и несет неистребимой химической вонью. По пищеводу Борис Федорович летит торпедой, обжигая все подряд на своем пути и укладываясь горячей плюхой в животе. Бригада гуськом потянулась в столовку на обед, зажрать из металлических тарелок трехрублевым (сталинками 1947 года) харчем гнетущую влагу. Слегка подташнивает — не то с грязных щей, не то с вязкой солянки и сочащейся пузырями сардельки, не то в самом деле с клею. Спасает от тошноты порошковый кисель.

До конца смены я продолжаю крутить через поливаемые клеем валки никелевые сердечники, а Коля Расческин сидит рядом и рассуждает, поучая меня:

— Теперь ты понял, что все, что угодно, только не завод? Здесь ты не человек — технология. Я, дурак, думал, сразу после десятилетки поработаю годик, стаж заработаю — и в автомеханический! Хрена! Я каждый день эти дурацкие учебники читаю — и ничего не понимаю. Три года на заводе: полный атас. Теперь отсюда не вырваться. Пока отец-инвалид жив, я от армии забронирован. А помрет батя? Армия хуже тюрьмы. Отслужу, женюсь и — все. Точка. Полная деревяшка. Понимаешь — никуда. Только от одного станка к другому. Я на целину не поеду — там, говорят, в одну зиму сдохнешь. И все эти великие сибирские стройки. Кино все это. Учись, салажонок, или сдохнешь, так и не пожив, заживо сдохнешь, как я. Разве это жизнь?

И он осмотрелся.

А вслед за ним я.

Меж всяких железяк висели яркие, как губная помада нашей соседки, на все Измайлово известной блядуньи, плакаты по технике безопасности вперемешку с гвардейцами и ударниками пятилетки. Поперек цеха — узкий длинный транспарант «СЛАВА РАБОЧЕМУ КЛАССУ», а у закутка мастера пришпилен машинописный приказ директора о сокращении расценок по основным операциям и увеличении плановых норм выработки за смену: за ту же зарплату теперь надо делать все быстрей и больше, равняясь на показатели этих самых гвардейцев пятилетки, которых никто никогда в глаза не видел.

— План не надо перевыполнять? — спросил я. — Надо учиться, учиться и еще раз учиться?

— Соображаешь. Давай после смены ко мне.

Разумеется, мы не стали изучать теорию прибавочной стоимости — это я стал делать сам, молча. Ни с кем не делясь познаниями в «Капитале». Мы просто посидели во дворе за столиком для козла, и я приобщился к миру национальных коктейлей и напитков. И начал учиться, как завещал наш всесоюзный дедушка.

Были потом и политура, и тормозная жидкость, и жидкость для ращения волос, и жидкость для их выведения, огуречный лосьон и лосьон «Утренняя свежесть», тройной одеколон, «Кармен» и все виды цветочных одеколонов от скромного «Ландыша серебристого» до невероятно вонючей «Магнолии», денатурат и «Борисы Федоровичи» № 8, 9, 10, 11 и 12, жидкость от потения ног и еще что-то, уже выпавшее в осадок моей памяти. Если честно, то на вкус и результат они все были совершенно одинаковы.

В отличие от коктейлей.

Цирковой рекорд — запивать денатурат бражкой. Вы никогда не угадаете, что сделают ваши ноги после этого коктейля.

Совсем не то — три пыха аэрозоля для борьбы с насекомыми «Контрафорс» на кружку «Ячменного колоса». С ногами все будет в порядке, но в мозгах такая молния сверкнет, что никакой салют уже не поможет.

Кстати, о «Салюте». Если эту шипучку смешать с гремучкой «Турист» (лосьон для ног), то внутри заиграет музыка Шнитке или Губайдулиной, но на одной струне.

Поразительно отрезвляющий эффект дает по утрам отечественный вермут по рубль двадцать семь за пол-литра, если накапать в него спиртовой аптечный пузырек валерьянки или пустырника. Однако, чтобы принять этот дух, надо иметь здоровое тело.

В отличие от Венички Ерофеева, я говорю о вещах реальных и о коктейлях, действительно ходивших в народе.

«Фармазон» (немецкая жидкость против роста волос), например, совершенно не сочетается с портвейном «Лучший», но прекрасно идет под портвейн «Колхида» или белый «Кавказ».

А вот «Солнцедар» не смешивался ни с чем, даже со своим родным «Алжирским». Тайна «Солнцедара» похоронена в Главке винпрома Минпищепрома, того самого главка, который терроризировал «Известия» за публикации моих сочинений о вине, который вкупе с винной кафедрой Тимирязевки в конце 1995 года пытались тягаться со мной, участвуя в тендере на лучшую новогоднюю статью о шампанском. Пигмеи, как же вам догнать меня, потребителя, совесть которого к тому же не отягчена изобретением «Солнцедара». Да меня в рай пустят, при всех моих грехах, только за то, что я пил это и не сразу умер, пустят хотя бы на экскурсию, а вас?

«Солнцедар» делали из алжирского вина, разбавляя его спиртом до девятнадцати градусов крепости. Алжирское вино, плод революционного арабского воображения, не имело пищевого значения. Его производили не то как краситель половых покрытий, не то в качестве противозачаточного для грызунов и тараканов. Перевозили его танкерами как нефть — в Новороссийском порту в конце 80-х еще стояли на наливном причале металлические цистерны и емкости для слива этого вина из судовых танкеров.

Один мой знакомый, прошедший суровую школу береговой охраны в Мурманском Заполярье, будучи в командировке в Питере, принял стакан «Солнцедара» и был свезен в местную больницу. Диагноз «алкогольный токсикоз» не только лишил его оплаченного бюллетеня, но и аннулировал растянувшуюся на месяц командировку. А какой это, к чертовой бабушке, алкогольный токсикоз со стакана-то? Бедолага потом долго и безуспешно лечился от алкоголизма, пока не помер в глухом запое, двадцати восьми лет отроду.